Вступивший в "ЧВК Вагнера" заключенный за любую провинность может лишиться жизни – в этом их сначала убеждают вербовщики, а потом на практике убеждаются и сами наемники. Николай Трошкин отбывал наказание в одной из колоний, он поверил рассказам Евгения Пригожина и оказался в Украине, где быстро понял, что "на деле просто из зэков делают штурмовые группы, это самое мясо".
После обстрела лагеря под Луганском он сбежал, пробрался в Россию и через всю страну доехал до дома. Сначала Трошкин планировал вернуться в колонию досиживать срок, но передумал, когда узнал из новостей, что заключенных-наемников, возможно, уже помиловали. Теперь бывший наемник планирует скрываться, потому что боится мести со стороны "ЧВК Вагнера", рассказал он журналистам "Медиазоны".
Перед вами его рассказ от первого лица.
Текст: Медиазона
– Даже и не знаю, что теперь. Просидел я несколько месяцев, в конце октября или начале ноября у нас в колонии, на строгом режиме, отключили все телефоны – это было за день до приезда [основателя и владельца "ЧВК Вагнера"] Евгения Пригожина, даже сотрудники были без регистраторов. Мы спрашивали, почему так, они говорили, что ничего не знают. Следующим утром подъем был на час раньше, в пять, и всех построили: в локальном секторе подходили начальники отрядов, по спискам называли фамилии и всех уводили на промзону.
И пришел Пригожин, я тогда еще даже не знал его, потом уже в интернете увидел. Он объяснил, кого берут, кого не берут, что можно поехать [на войну в Украину], прослужить полгода и получить помилование.
Все так быстро произошло, красочно рассказали. Все, кто согласен, – направо, кто не согласен – налево. Подходите, записывайтесь. В течение дня стояла очередь в дежурной части, было два кабинета, там сидели два человека, два представителя, и к ним заходили. Я зашел в кабинет, просто спросили: "ВИЧ-туберкулез есть? Нет? Ну все нормально, поехали".
По статьям говорили за статью "Изнасилование", что относятся как бы с осторожностью к педофилам и тем, кто сидит за наркотики, их через полиграф должны были проверять. Ну среди нас таких не было ни одного.
Мне пару лет оставалось сидеть, но я, конечно, поверил в помилование – как-то все спонтанно и быстро получилось. Просто мы там сидим и толком не знаем, что в мире происходит – только новости по Первому каналу можно посмотреть. Мобильники запрещены, только таксофоны, чтобы звонить родственникам. Сказали, можно написать одно письмо родственникам, я написал. Раньше все письма приходили домой, а это не дошло.
На следующий день начальники отрядов давали список, кто прошел, давали подписать бумагу на помилование и еще бумагу и неразглашении местонахождения, якобы что я хочу отбывать наказание в другой колонии и не сообщать в какой. Еще надо было написать, куда отправлять ценные вещи: деньги, телефон, я попросил, чтобы его отправили домой, цепочку – они до дома не дошли. В нашей колонии больше двухсот человек записалось, но потом несколько отказались. И начали по 30–50 человек увозить, мы уехали 7 или 8 ноября: довезли на автозаках до аэропорта, и там – на военно-транспортный самолет, там просто лавки были, и нас человек 400 с заключенными из других колоний.
Говорили, что полетим в Ростов, там будет учебный лагерь, и мы там будем месяц заниматься, а потом уже отправимся ближе к линии соприкосновения. Прилетели куда-то, было темно, нас всех загрузили по автобусам. Отъехали маленько, и рядом стоит ангар, мы все вещи сняли, и там получили форму и рюкзак, уже все ихнее было, из нашего остались только трусы.
Подписывали бумагу, кому сообщать в случае гибели и что я согласен принимать участие в военной операции, выполнять задачи министерства обороны, несмотря на то что могу погибнуть. Потом опять автобус, я уснул, и мы приехали в лагерь, какой-то старый детский был, разбитый.
Полигон, наемники, внесудебные казни
Там мы уже узнали, что это Луганская область. Переночевали, утром всех построили, повели в столовую завтракать, давали бумаги касаемо денег, кому отдавать или сам заберешь, и еще были вопросы за родственников в Украине и так далее. Дальше выдавали жетоны, фотографировали. После сказали, что мы поедем на какой-то полигон.
На "Уралах" довезли, и там полевой лагерь, и мы начали там обустраиваться, строить блиндажи, в которых ночевали. Часть сразу пошла на полигон, там нам выдали оружие, мне дали "калаш" черный 1975 года без патронов, штык-ножи, подсумки. Там уже были инструктора, они говорили: две недели тут побудете, потом поедете на вторую линию, потом – на первую.
А там приезжали пацаны из Челябинска, они говорили, что их сразу воевать отправили, через неделю. И мы, конечно, уже начали понимать что-то. Инструктора говорили, что зона безопасная, и тут же сами побаивались, что в любой момент может чего-то прилететь, говорили, что в темноте курить не надо и фонариком светить. Рассказывали, что одного пацана ранило, когда он гранату кидал, она у него в руке взорвалась и оторвала кисть. И вот военные врачи сказали, что не будут разбираться, почему так получилось. Другого ранило, он полежал буквально несколько дней в госпитале, зашили и отправили обратно на передовую.
Про детский лагерь рассказывали, что там расстреляли двух ребят: они стояли на блокпосту и чего-то украли – и их обнулили сразу же. Инструктор говорил, что один встал на колени и просил прощения, но достойно умер, сказал: "Не повторяйте моих ошибок". Там сами по своим стреляют, задней нет вообще.
Недели полторы мы учились стрелять. Выдают три рожка по десять патронов, отстрелял – показал, что пусто, и дальше идешь. Но там ничего сложного нет, стрелять любой дурак может. А командиров делали из таких же осужденных, которые ни разу в жизни не участвовали ни в каких боевых действиях. Как с ними в бой? С одним пошли, заблудились в трехстах метрах в лесу, даже не дошли до полевого лагеря. Это вообще жопа, скажу грубо, просто жопа. Мы-то думали, что будем на равных с вольнонаемными, ничем не будем отличаться, а на деле просто из зэков делают штурмовые группы, это самое мясо. Но там уже нет задней, откажешься чего-то выполнять – и сразу же тебя обнулят.
Вольнонаемные по-другому держались, ну так они воюют, кто в Сирии бывал, а мы в первый раз автоматы в руки взяли. Все яснее и яснее было, что выживает один человек из десяти. Это Пригожину я поверил, да и кормили нормально, выдавали сухпайки, чай, сигареты, печенье – все это было. Он серьезный дядька, имеет авторитет, если может человека из колонии забрать, ему поверили все. Он все так быстро рассказал и ушел, я его один раз видел.
"Ни патронов, ничего нет"
Через полторы недели на занятиях одного парнишку ранило в руку, инструктор стрелял рядом с ним и что-то неправильно делал, и попал ему в руку. Тут же, буквально минут через 15 взорвалась граната, и инструктора осколком зацепило. Приехали на "Урале" пацаны с нашего лагеря и увезли в Луганск, мы знали, что Луганск рядом и станица Луганская. Ближе к вечеру инструктор-дагестанец приходил к нам и говорил, держите ухо востро, слышно по рации, что по-английски разговаривают, будьте на фоксе.
По рации было слышно, что [украинцы] называют название нашего лагеря. Инструктор слышит что-то про "Мухоморы", отходит проверить, и буквально минуты не проходит, начинается перестрелка уже прямо вот рядом с нами. А у нас ни патронов, ничего нет – их же только во время стрельб давали, мы даже отпор не можем дать. Там была наша рота, человек сто, и, по-моему, еще одна, всего двести.
Начался переполох, все побежали кто куда. Я побежал с тувинцем, мимо ехали камазы, не знаю, наши или нет, мы прятались. Вышли к какой-то деревне, спросили у деда, как нам, куда идти? И пошли на Луганск, там по пути стояли двое на блокпосту. Мы спросили, где "Вагнер" стоит, и просто пошли дальше, как ни в чем не бывало. К утру дошли. Там земляки тувинца помогли, дали денег. Он остался, а я купил гражданскую одежду и выкинул форму.
Вернуться туда не думал, в полевом лагере было слышно, что стреляли, а там были пацаны без патронов, которые стройкой занимаются. Походу всех перекосили просто, и все.
В Луганске был такой случай: шли двое военных, остановили меня. "Где документы?" – "Нету". – "А где живешь?" – "Да вот в станице тут", – говорю. Сказали, надо пройти с нами, они кому-то позвонили, подъехал "пазик", там еще человек семь-восемь было. Дали заполнять бумаги, там написано: "Прошу вас принять меня добровольцем". Я зашел в медкабинет, там сидит врачиха, говорю ей: "Не могу, у меня ВИЧ". – "А где справка?" Нет справки, ВИЧ, туберкулез, я еще худой сам по себе, наговорил – она такая: "Ладно". Назвал данные одноклассника, и меня просто отпустили.
Нашел таксиста, объяснил, надо попасть в Россию, через границу. Он говорит, я не могу, но есть человек, который этим занимается, но надо тысячу долларов. У меня не было таких денег, я доехал просто до границы. Там забор, колючая проволока, я под ним пролез, и все. Вышел, а там Донецк.
И я оттуда на автобусе доехал до Москвы за две тысячи рублей, границ нет же. В Москве позвонил в хостел, спросил, пустят переночевать без документов? Сказал, что приехал работать на стройку, паспорт потерял – дали переночевать. Там в метро карточки надо покупать, а я не знал, прохожу через этот треугольник за женщиной, и меня схватили: "Че, бесплатно хочешь?" Там две женщины стояли, я говорю, что не знал. Говорят, давай документы, надо штраф, я отвечаю – ну, давайте я вам заплачу. И они запаниковали, там камеры стоят ведь. Показали, где купить карточку, я и доехал до хостела.
А потом через приложение Bla-bla-car нашел попутчиков до Набережных Челнов, и дальше с дальнобойщиками за неделю доехал до дома. По пути в Сибири к другу заехал, он удивился: тебя же посадили? Повезло, говорю, амнистировали – так прикололся, пару дней у него перекантовался, привел себя в порядок и поехал дальше.
Всю Россию так проехал, а раньше даже из своей области не выезжал. Ехал с мужиками, они день едут, ночью стоят, ночью я где-то в кафе или хостеле. Как-то раз уже ночью шел по дороге, никто не останавливается. На заправке подошел мужик, говорит, ночью никто не остановится, и довез меня до стоянки, я там переночевал и с утра уже поехал.
Жене сказал, что дали отпуск на войне, подробности зачем ей говорить, чтобы она переживала? В Луганске все понятно, уже не хочу.
"Выжить там без шансов"
Сначала думал, что вернусь в колонию. Лучше посижу, а с "Вагнером" нет смысла связываться: они обнулят меня, и все. Они тысячами везут с лагерей, рассказывают, как все хорошо, как вы вернетесь домой, а 90 процентов погибает. Я смотрел в YouTube, сколько человек вернулись, завершили контракт – что-то их мало очень, уезжало-то гораздо больше.
У меня товарищ в городе есть, у него оперативники спрашивали, видел он меня или нет? Он такой, да нет, он же сидит, а они – да нет, освободили его. И тут как-то недавно шел, встретил знакомого из ППС, он спросил, как дела, и все.
Если бы я был в розыске, думаю, задержали бы меня? Может, просто забыли? Если они помилование оформляют перед тем, как отправить, значит все, помилован? Это же первый раз такое в практике. Была надежда, что выживу и уеду домой, но с каждым днем было все яснее, что выжить там без шансов.
Недавно оперативники знакомые сказали, что по базе я не судимый даже, ни одной судимости – поэтому какой смысл в колонию возвращаться? Я уже был свободный человек, я помилован. Но из-за "Вагнера" придется скрываться, менять телефон. Я же немного умею: и оттуда [из зоны боевых действий] уехал, и от полиции бегал.
Друзья обо всем этом не знают, жене скажу, что отпуск кончился. Думаю, все хорошо будет.
