"У путинской власти проблемы с идеологией". Экс-полицейский против памятника Сталину

В Псковской области в городе Великие Луки на прошлой неделе открыли памятник Сталину. Он появился на территории завода "Микрон" по решению руководства предприятия, но смотреть на восьмиметровое изваяние приходится всем жителям города. Однако не всех это устраивает: житель соседнего города Новосокольники, бывший полицейский и антисталинист, Андрей Иванов специально приехал в Великие Луки, чтобы встать в одиночный пикет против установки памятника. В руках он держал плакат со словами из песни "Ночной дозор" Александра Галича. Редакция Север.Реалии поговорила с Андреем об эволюции его взглядов на Сталина, об истории репрессий в его семье и необходимости покаяния.

Андрею Иванову 56 лет. Больше 20 лет он проработал в полиции в Псковской области, но ушел из органов: говорит, что нужно было выдавать показатели, а не ловить преступников. После аннексии Крыма Иванов написал письмо президенту Владимиру Путину. Подполковник полиции изложил Путину свои доводы, почему этого не надо было делать. На письмо ему никто не ответил.

Позже Андрей Иванов был районным депутатом от "Яблока", затем депутатские полномочия сложил, потому что стал чиновником, – и до 2020 года работал заместителем главы Пустошкинского района Псковской области. С должности его уволили. Как объясняет Иванов, из-за того, что его дочь учится в Польше, а у самого Андрея был допуск к гостайне. Сейчас он судится из-за этого увольнения. Сын Иванова после начала войны тоже уехал в Польшу, его жена живет в Москве, а сам он периодически к ней приезжает, но большую часть времени остается в Новосокольниках и как юрист помогает правозащитному проекту "ОВД-Инфо".

– Я историк по образованию, и в силу этого я – антисталинист. Плюс многие мои родственники были репрессированы. Я эту тему знаю не по каким-то популистским статьям Мединского, не понаслышке, это для меня очень близко. Я крайне отрицательно отношусь к этой личности. Поэтому пропустить это событие я не мог, я был обязан это сделать, даже зная, что в провинциальном городке вряд ли кто-то среагирует на этот протест. Надо было показать людям, что и на Псковщине, в депрессивном регионе, еще остались люди, которые не могут это переварить и принять, – объясняет Иванов. – Когда я об этом событии прочитал анонс в соцсетях, я практически сразу для себя принял решение, что надо что-то делать. Я юрист и думал предпринять некоторые контрмеры в отношении самой этой акции – установки памятника. Это массовое мероприятие, и наверняка оно прошло с нарушением. Никто ведь не обращался в органы власти для того, чтобы согласовать его проведение, по существу – того же митинга. Но потом махнул рукой, думаю: ладно, мне надо заниматься конкретикой.

– Почему вы не вышли с пикетом к самому памятнику?

– Место, где проходила моя акция, это гайд-парк. Там по закону можно проводить акции. Ну, знаете, я опасался… У меня была небольшая группа поддержки, но я не хотел их подставлять. Была идея выйти непосредственно к заводу, но побоялся провокаций. А гайд-парк еще уместен в плане юридической, довольно эфемерной, но защиты. Кроме того, этот гайд-парк – это площадь Рокоссовского в Великих Луках. Я тоже это связывал, поводил ассоциации со сталинизмом, потому что, как известно, Рокоссовский был в 1937 году репрессирован, в 1940-м с большим трудом освобожден, без зубов, истощенный, с поломанными ребрами. Это тоже персонаж нашей истории, который подвергся сталинским репрессиям. В этом для меня была связь с тем и нашим временем.

– Страшно выходить в пикет?

– Конечно, я понимал, что это достаточно рискованное мероприятие в наше время. Я год назад тоже выходил на акции антивоенные, но еще до вступления изменений в Административный кодекс, Уголовный кодекс (4 марта 2022 года в КоАП и УК ввели ответственность за "фейки" и "дискредитацию" об армии, что фактически означает военную цензуру в стране. – Прим СР). В общем, протоколы на меня не составляли, но пикеты я проводил. Я был не одинок, в то время еще были люди, которые делали то же самое. А сейчас в Великих Луках полное болото. Я, конечно, эту акцию еще ассоциировал с войной в Украине. Я думаю, что люди, которые меня видели, понимали по тексту и по духу, что это протест не только против установки памятника, но и против войны.

– Что вы подумали, почувствовали, когда война началась?

– Я просто был в каком-то отчаянии. Какой-то стыд, честно говоря, мне неудобно признаваться, что я даже заплакал. Потому что это было настолько невероятно, безумно, хотелось кричать, какое-то было полное отчаяние. Ну, и слава богу, что немножко планы их не сбылись.

– Вы написали на плакате строчки из песни Галича. Почему именно их?

– Я с творчеством Галича очень давно знаком. Мне этот автор нравится, и это настолько меткая песня, настолько она актуальна, что очень пришлась ко времени и к месту. И она во многом пророческой оказалась, к сожалению. Вот поэтому Галич был очень уместен.

– Вас вообще не удивил тот факт, что в Пскове собрались открывать памятник Сталину?

– Я первоначально подумал, что это фейк. А потом: а почему фейк? В некоторых регионах это происходит, вот в Красноярске поставили два месяца назад на закрытой территории памятник Сталину. В принципе эта волна идет, и удивляться этому не приходится. В общем-то, и в Псковской области есть музейный комплекс "Линия Сталина", под Псковом, и там тоже стоит бюст Сталина с 2005 года. Благополучно стоит, хотя и не должен стоять.

– Зачем же это надо заводу и его руководству?

– Точно я не знаю, все только на уровне слухов. Я склоняюсь к предположению, что, скорее всего, это военные заказы, которые сейчас завод выполняет, и это такой реверанс перед властью, некая гарантия процветания предприятия и получения госзаказов, в том числе на оборонку. Не в том числе даже, а скорее всего на оборонку. Ну, я не думаю, что сам [председатель совета директоров завода "Микрон"] Борис Каракаев настолько уж сталинист и почитатель Сталина. Скорее всего, это поступило предложение из каких-то властных кабинетов, а он решил это подхватить. Этот памятник, как известно, хотели поставить в Волгограде, местные власти отказались, проявив… не знаю, какую-то мудрость, наверное. Ну, а вот Великие Луки… Думаю, они рассчитывали на то, что городок небольшой и общественное мнение к этому отнесется как-то равнодушно, индифферентно, что ли, проглотит это все.

Но ко мне подходили люди, я беседовал с ними и, в общем-то, чувствовал поддержку. Диалог потом переходил на насущные темы, которые сейчас всех беспокоят в России, – это, конечно, о войне. Про Сталина всякое говорили, но склонялись к тому, что, да, возможно, что-то Сталин и сделал положительное для страны, но все-таки результаты войны были больше достигнуты маршалами, тем же Рокоссовским, тем же Малиновским, Жуковым. А личность Сталина была распиарена и использована в качестве пропагандистского ресурса, не более того.

– Вы росли, учились в советские годы, потом распался СССР, потом наступила путинская Россия. Как менялись ваши взгляды на Сталина?

– Мой год рождения – 1967-й, я помню, что в восьми-десятилетнем возрасте был такой глухой застой. Была совковая мода где-то в конце 70-х – начале 80-х: водители вешали портреты Сталина на лобовое стекло. В учебниках в тот период Сталин практически отсутствовал, но от родителей я кое-что слышал. Но, в общем-то, было такое нейтральное отношение, как-то не говорилось об этом в моей семье, акценты не ставились. Но где-то я раздобыл цветной портрет Сталина на глянцевой бумаге, в маршальской форме, очень помпезный, и даже некоторое время он висел у меня в комнате, это было, да. Историю моих родственников, которые были репрессированы, я узнал уже значительно позже.

Потом, когда я уже изучал по советским учебникам историю СССР, там о Сталине тоже было очень скупо написано, буквально несколько строчек. От кого-то я тоже слышал что-то, доходила до меня очень отрывочная информация об этом персонаже. Был фильм "Освобождение", такой многосерийный, фильм-эпопея, там он достаточно положительно был показан. Да, такая загадочная была фигура, о которой говорили: "что-то было". А потом грянула перестройка, это 1986–87 год, и тогда в толстых журналах – "Ленинград" и "Новый мир" – стали публиковаться произведения Шаламова, Солженицына. И вот это было откровение. В журнале "Огонек" стали публиковать уже и литературные, и документальные произведения об эпохе Сталина. И тогда я во все это вник, прочувствовал судьбу какого-то простого зэка, попавшего просто по доносу на Колыму, и конечно, меня это потрясло. Может быть, поэтому в свое время окончил пединститут, факультет истории. И до сих пор меня это волнует, и это боль моя.

– Расскажите о своих репрессированных родственниках.

– О, эта история заслуживает отдельного разговора, но расскажу вкратце об одной из родственниц. Это моя двоюродная бабушка, ее звали Фруза в семье, а вообще она была Ефросинья. Она из Тверской области, окончила Ленинградский сельхозинститут в 1932 году и работала в Бологом зоотехником. Там был какой-то племеноводческий совхоз, она занималась там селекцией поросят и коров. И в процессе, когда появлялись какие-то продуктивные свиньи, ей их надо было каким-то образом обозначать. В 1935 году она заполняла карточку на какую-то свинью и назвала ее Крупская. Я так понимаю, что никакой там скрытой диверсии и антисоветской акции за этим не стояло. И кто-то донес на мою бабушку, и в 1935 году с ней еще достаточно травоядно поступили: два месяца продержали под арестом и на суде оправдали, потому что не наши умысла в ее действиях. А судили ее по 58-й статье, контрреволюционная деятельность. И ровно через два года, весной 1938 года, повторно ее по этому же делу арестовывают, дают пять лет лагерей, признав, что действия были умышленными, и отправляют на Дальний Восток. Но, к счастью, у нее были очень деятельные и любящие ее родные брат и сестра, которые жили в Ленинграде. Тоже оба деревенские, но сумели в то достаточно сложное время выучиться, получить высшее образование.

И вот у них появилась идея: поехать в Москву и найти Крупскую, она еще жива была. Они поехали в Москву, нашли Крупскую, она жила тогда в Доме профсоюзов, добились приема. Крупская их приняла, и они рассказали эту историю. Крупская достаточно доброжелательно отнеслась к этому, просто посмеялась над этой историей, сказала: "Ну, если свининой моей породы хотят накормить советских граждан, это вообще замечательная история, и такой человек не должен, конечно, быть осужден". Она вмешалась в этот процесс, уже не знаю, каким образом, видимо, выходила на структуры НКВД. В общем, буквально через несколько месяцев Фруза была освобождена. И вот в начале 1939 года она уже вернулась обратно. Она была замужем, но буквально через полгода умерла, потому что вернулась оттуда инвалидом. Вот такая была история. Я сам раскопал это уголовное дело весной этого года. Конечно, когда читаешь эти показания, стандартные протоколы допроса, чувствуешь там руку следователя, который делает определенный акцент на обвинительном направлении.

Я с историками, с "Мемориалом" немножко сотрудничаю, я им эту историю пересказывал, и они сказали, что это вполне возможно было. Я и сам тоже встречал подобные уголовные дела, в которые вмешивались персоны, имеющие в то время вес в Советском Союзе. По записочке, например, от Берии могли пересмотреть дело. К сожалению, самого документа я не нашел, который подтверждал бы это, никаких записочек в уголовных делах, конечно, не было. Но по отдельным документам можно было понять, что какая-то рука сверху безусловно присутствовала. Просто так людей в то время практически не освобождали. По тому же Рокоссовскому: за него ходатайствовало высшее командование Красной Армии, и только после этого он был освобожден.

– Что вы сейчас думаете о Сталине?

– Я его оцениваю как историк, может быть, даже проведем аналогию – как доктор, который рассматривает больного человека и выявляет у него болячки и ставит ему диагноз. В сухом остатке – это тиран, это убийца, это авторитарный лидер. Процесс формирования его как личности, как политического деятеля был, конечно, длительный, все это историческими процессами обуславливалось. Конечно, не сразу он стал Сталиным, это был длительный процесс: период подпольной борьбы, потом революция, внутренняя борьба в ВКП(б), где надо было каким-то образом выживать и сохранять свое лидерство. И сама идеология, которую коммунистическая партия пропагандировала, она в своей основе была … людоедской, что ли. Эта среда не могла, наверное, сформировать другую личность. Я почти уверен, что не было бы Сталина, в той же роли мог оказаться, например, Троцкий, если бы он не был в свое время удачно отстранен от руководящей роли в компартии. Или Зиновьев, или Каменев, они такие же по своей сути: в программных речах, в статьях в газете "Правда" они выступали за репрессии, за коллективизацию, за жесткую индустриализацию и так далее.

Эта верхушка ВКП(б) просто отпочковала этого Сталина, в силу различных причин он остался руководителем, может быть, отчасти какая-то кавказская хитрость роль сыграла, уж не знаю. На месте Сталина мог оказаться кто угодно. Это среда формирует сознание. И это снова произошло – вот этот человек из КГБ прошел эволюцию от сотрудника КГБ в ГДР, потом советника Собчака в Петербурге, и так далее, и так далее. Его система выбрала как личность, которая могла бы некоторое время находиться у власти. А потом эта личность пришла к тому, к чему пришла.

– Сейчас многие историки и вообще исследователи считают, что в России идет процесс ресталинизации. Вы согласны с такой оценкой?

– Да, конечно. Дело в том, что у путинской власти, которая сейчас закрепилась в России, всегда были проблемы с идеологией. Внятной и понятной идеологии просто не было. Всякие там Сурковы долгое время пытались формировать повестку этой идеологии, но понятно, что если власть сама криминализирована, то что-то позитивное из текущей повестки трудно высосать из пальца. То есть мы прожили 20 лет при Путине, и какие значительные позитивные моменты мы можем вспомнить? Потешная Олимпиада, которая провалилась из-за допинга? Что еще можно привести в качестве примера? Все, что они пытались сделать, все оказалось абсолютно провальным. Поэтому и вернулись к тому, к чему народ всегда тяготел, – к каким-то победам, каким-то веховым этапам, на которые можно было опереться. Период войны, конечно, для многих в силу даже советского воспитания оставил след некой святости, поэтому, естественно, акцент был сделан на истории, на каких-то личностях. Обойти фигуру Сталина здесь было невозможно. И, естественно, уже длительное время его формировали как эффективного менеджера, руководителя, полководца. В свое время он признавался и гением филологии, и историком, и бог знает еще кем, чуть ли не генетиком выдающимся. Поэтому это был совершенно естественный поворот к Сталину, и конечно, его стали неким образом отмывать от грязи и от крови, и до сих пор это делают. Недавно был анонсирован учебник Мединского по истории, и я его, конечно, еще в руках не держал и не читал, но отдельные выдержки публикуются. Конечно, это тоже одна из вех сталинизации, это однозначно. То, что говорит Мединский, во-первых, это полная пропаганда, это не история. Что там налеплено и туда всунуто – просто позор и стыд.

– Как вы думаете, этот запрос на популярность Сталина – это процесс, который идет снизу или сверху?

– Вы знаете, запроса снизу, я думаю, нет. Просто этот вакуум идеологический надо было заполнить. И вот власть ничего более мудрого не нашла.

– Что можно было сделать, чтобы этого запроса в принципе не существовало?

– Надо было покаяться, провести очистку от грязи сталинизма, признать ошибки, открыть все архивы, не наполовину, не на треть, а полностью открыть архивы, чтобы мы узнали свою историю. Да, может быть, мы один раз сгорели бы от стыда, как это было с немцами после войны, но мы, во всяком случае, вышли бы из такого покаяния другой нацией, другим народом. Но этого сделано не было.

Когда в 90-е годы, в конце 80-х, когда все советское рухнуло, я был на сто процентов уверен, что возврата не будет, что вот этого регресса, возврата к советизации, к сталинизации… ну, просто я не допускал этого. Было, конечно, не все гладко, 90-е годы были достаточно противоречивыми годами в плане экономики, в плане криминализации общества, но каким-то образом страна эта переварила бы, однозначно. Я уверен, что надо было пройти этот путь, очень тяжелый путь покаяния, построения новой экономики, рыночной, и наверное, мы сейчас жили бы в другой стране. И примеров этому много даже сейчас. Те же страны Балтии, к примеру, или Польша.

– Вы думаете, мы уже опоздали?

– Это однозначно, что мы опоздали. Мы вернулись в лучшем случае в постперестроечное время, если очень грубо, очень вульгарно сравнивать. И вчерашние события [открытие памятника Сталину] показывают, что мы опоздали. Теперь нам надо каким-то образом опять пытаться избавиться от этой грязи. Не знаю, насколько это получится. Ну, и с войной этой, война – это же просто позор! Мы отброшены сейчас, я не знаю, в какие года, трудно сказать. Мне просто стыдно, даже нет слов, чтобы говорить об этой истории.

– Война в Украине – это продолжение отсутствия этого идеологического переосмысления?

– Ну, конечно. Это же авторитарное решение какого-то ничтожества, которое при каких-то обстоятельствах оказался у власти. Такой был модный термин в 90-х годах – про ветви власти. Они должны были друг друга контролировать, должна была быть система сдержек и противовесов. И, кстати, ваша власть, четвертая, средства массовой информации, тоже должна была каким-то образом все эти противоречия решать. Но оказалось, что это все всего лишь на словах. Поэтому ситуация оказалась такой, какой мы ее видим сегодня. Я, может быть, до грубости некой опущусь и вернусь к недостаточно подтвержденным, но таким апокалиптическим словам Сталина, который в июне 1941 года сказал, что "страну мы просрали". Вот мы действительно просрали богом данный шанс для России, и теперь я не вижу перспектив для страны. Я в этой ситуации больше борюсь за себя, чтобы мне потом не было стыдно, ведь когда-то придется за свои поступки отвечать. Во всяком случае, я могу сказать, что хоть что-то я пытался сделать.

– Почему вы не видите для России перспектив?

– Я думаю, что, к сожалению, страна в какой-то перспективе распадется. Империи рушатся, это исторический процесс, и надо исходить из таких научных подходов. Империи долго не живут, 500 лет, как правило, и после этого они разваливаются, и получаются новые государственные формирования. И я вижу, что именно это Россию и ждет, уж не знаю, через год или через десять лет. Но процессы развала Советского Союза не довершились. Были какие-то периоды относительного благополучия, так сказать, но развал империи как начался в 1991 году, так он и не завершился. А когда завершится – это еще вопрос, никто об этом не знает.

Я не одинок в своих взглядах, у меня есть сторонники, и мы свою позицию, конечно, публично стараемся не высказывать. Конечно, тяжело находиться в России, тяжко. Я хотел заниматься какими-то делами, которые меня интересуют, может быть, каким-то небольшим бизнесом, жить с семьей, жить заботами совершенно другого порядка.