"Страх – это грех". Поэт Татьяна Вольтская стала иноагентом

В тот же день, когда Нобелевскую премию мира получил главный редактор "Новой газеты" Дмитрий Муратов (и филлипинская журналистка Мария Ресса), российский Минюст обнародовал очередное дополнение в список физлиц – СМИ – иностранных агентов. В нем стало больше на девять фамилий – это восемь журналистов и медиаюрист Галина Арапова, руководитель НКО-иноагента "Центр защиты прав СМИ" – и три юрлица.

Дмитрия Муратова в списке не оказалось – хотя его шутка про "данное сообщение распространено физическим лицом, исполняющим функции СМИ – иностранного агента, лауреатом Нобелевской премии" разошлась широко. Зато туда снова попали сотрудники Радио.Свобода и Север.Реалии – это Елена Соловьева и Татьяна Вольтская.

Вольтская – не только журналист, но и известный поэт. Она станет первым человеком в литературе, чьи стихи будет предварять известная плашка капслоком: "ДАННОЕ СООБЩЕНИЕ СОЗДАНО И/ИЛИ РАСПРОСТРАНЕНО…" Мы поговорили с Татьяной о том, зачем государство производит для себя столько "врагов" и как это должно закончиться.

– Какая была ваша первая реакция на новость о включении в список?

– Я узнала, стоя в булочной Вольчека. Вот я стою, жду очереди своей, и тут мне звонят, говорят, что я иноагент. Мне сразу подумалось, что не хлебом единым. Так я и вышла из булочной, с хлебом и новым званием. В принципе, это было ожидаемо. Суд уже был за якобы фейк в статье о коронавирусе, понятно, что на меня уже глаз положили за мои публикации. Теперь все это доведено до логического, я не скажу, конца, потому что, видимо, это только еще начало пути, но до очередной логической ступени.

– Вас это расстроило?

– Даже когда ждешь, что тебя хлопнет дубиной по голове – ты вроде готов, но когда хлопает – это все равно неприятно. Неприятно даже не только само звание (отвратительное словосочетание, практически эвфемизм врага народа), просто все эти действия, которые теперь придется производить, отчеты… Я вообще очень плохо с цифрами справляюсь. Максимум, что я героически могу заполнить, – это счета за квартиру. А как мне справляться с этими "простынями", которые мне теперь, видимо, придется заполнять?.. Вот это меня немного расстраивает. Ну что же, когда-то приходится и к зубному врачу ходить, делать какие-то неприятные вещи.

– Поэзия – занятие вроде бы далекое от политики. Стихи тоже придется маркировать той самой пометкой об иноагенте?

– Да, это ситуация абсурда, ситуация безумия. Я бы не сказала, что мои стихи совсем не имеют отношения к политике. Как раз я один из немногих поэтов, которые пишут гражданскую лирику. Это не политика, но я думаю, что в этих стихах все равно отражается отношение к режиму, к власти. Если разместить что-то в соцсети, иногда такие комментарии начинаются! В Facebook еще ничего, а вот во "Вконтакте" сразу набегают всякие патриотические тролли, и ты получаешь "либераста" в морду и прочие прекрасные прозвища. Так что на стихи тоже реагируют. Я думаю, доносы за них давно уже лежат где положено. Даже просто интересно с кем-нибудь поспорить на коньяк, когда меня прищучат за стихи. Просто журналистика все время впереди идет, она выставлена передо мной, как щит, поэтому она и привлекает внимание в первую очередь.

– Если перебирать ваши заслуги в глазах Минюста, то тут целый букет: и Радио Свобода, и гражданская поэзия, и развалившееся дело о фейках. Что из этого наиболее весомое?

– Конечно, красная тряпка – это Радио Свобода. Кто же у нас враг – понятное дело, Америка. Как у нас все устроено: мы в кольце врагов, а на роль главного врага, наверное, Госдеп назначен. Но кроме общего тренда, есть же еще масса дураков, которые бегут впереди паровоза и делают всякие абсурдные телодвижения. Я думаю, когда-нибудь такой дурак и до стихов добежит.

– У вас есть личные "доброжелатели" среди силовых структур?

– Но мы ведь не знаем врагов наших. Лично я вроде никому на ногу не наступала. По поводу той публикации о положении в больницах, которую они попытались назвать фейковой, на меня донес, как я узнала потом, депутат Хинштейн. Это единственное имя, которое попадалось, потому что это ему был ответ прокуратуры о проверках в отношении меня. Я не знакома с ним лично, но, может быть, теперь он следит за мой судьбой, я не знаю. А так я, как все журналисты, когда приходила на акции, видела нашего дорогого Сентемова (Руслан Сентемов, сотрудник петербургской полиции. – СР), и именно его появление было сигналом к тому, что сейчас начнут винтить. Но не более того.

– В Петербурге уже сложился кружок физлиц-СМИ-иноагентов, общаетесь между собой?

– Мне кажется, нет. Сейчас ведь и жизнь изменилась. Это лет 10–15 назад мы все время от времени виделись, ходили на пресс-конференции, а сейчас каждый сидит за своим компом и пишет. Поэтому мы общаемся не так уж много, только в социальных сетях. Так что я не могу сказать, что у меня есть круг знакомых иноагентов в Питере. В нашей редакции – да, а в Питере нет.

Татьяна Вольтская

– Эта история с назначением иноагентами скорее объединяет или разъединяет журналистов?

– Хотелось бы думать, что она будет объединять. Но наверняка у кого-то будет работать и другое – страх, который будет отталкивать от нас, как от прокаженных. Это естественно, осуждать за это я не могу, да и вообще ни за что никого не могу осуждать. Хотя есть такое мнение, что страх – это грех. И я думаю, что оно не лишено оснований. Пока мне все пишут слова поддержки, я написала пост в Facebook и пока я получаю массу слов "мы с вами, мы с вами", и это правда очень поддерживает. Но как это будет на практике – посмотрим. Когда мне, например, понадобится площадка для вечера стихов. Не окажется ли вдруг, что мне негде выступать теперь. Издательства, опять же, типографии – как с этим будет. Хорошо хоть, у меня книжка успела выйти без этой плашки, мелочь, но приятно.

Татьяна Вольтская читает свои стихи

– По-вашему, это совпадение, что пополнение списка иноагентов случилось в один день с Нобелевской премией мира, врученной Дмитрию Муратову "за усилия по защите свободы мнений"? Или одно в пику другому?

– Мне трудно сказать. Может быть, и в пику, действительно. Но в любом случае, мне кажется, даже не столь важно, как они там рассчитывали, а важно – как получилось. А получилось красиво.

– Зачем нашему режиму столько врагов? У меня уже вся френд-лента в Фейсбуке состоит из этих иноагентских плашек…

– Нашему государству столько врагов, конечно, не нужно, и никакому государству не нужно. Но механизм ровно такой же, каким он был во времена Большого террора. Не потому, что кому-то нужно. Мы же помним, что спускали план – репрессировать тех, других, а потом исполнители на местах рвались вперед и говорили: расширьте, расширьте нам планы, прибавьте нам еще тысячу, 10 тысяч на расстрел! Даже не потому, что они садисты, может быть, кто-то отдельный и был садист кровавый, но ведь не все. Это та самая банальность зла, о которой так давно и так много говорится. Просто вот сидит человек, он семьянин, у него дети, ему хочется повышения по службе. А как заработать повышение? Да вот еще одного агента раскрыть-расколоть, террористическую организацию сляпать из ничего, просто мешок на голову, кулаком под дых, поставить на растяжку, и все дела. И у тебя есть дело, и есть повышение, и есть побольше денег. Мне кажется, именно так работает самовоспроизводящаяся структура. Это модель инквизиции. Собственно говоря, инквизиции тоже не нужно было столько еретиков и колдунов. Зачем? А потому что тут сходятся две ветки. Во-первых, на местах исполнители хотят заслужить какого-то поощрения от начальства, а во-вторых, им навстречу идет волна доносчиков. Всегда такие люди есть, так называемые "бдительные граждане". Во время инквизиции они доносили на колдунов, еретиков, а теперь они будут доносить все больше на неблагонадежных, врагов народа, на то, что будет требоваться в каждый конкретный момент, в зависимости от того, какая будет кампания. Мы все это видели, все это проходили. Я думаю только об одном: со времен перестройки правозащитники и вообще все, кто хоть что-то в этом понимал, твердили и твердили: нужно покаяние. Нужно покаяние, если его не будет, все повторится. Ну и что? Мы это и видим: покаяния не произошло, все повторяется. Это даже скучно! Это все равно как мама говорит ребенку: вот здесь яма, не посмотришь под ноги и упадешь. Вот мы и падаем.

– Что может заставить российское общество прийти к покаянию?

– Я боюсь, что если я скажу то, что я на самом деле думаю, то меня запишут уже не в агенты, а куда-нибудь похуже. Поэтому я не скажу, что я думаю, но напомню, что немцев сподвигло на покаяние только то, что они были побеждены. Если бы они остались победителями, черта лысого бы они покаялись. Вот и все.

– Какие-то ваши жизненные планы теперь изменились, сломались?

– Нет, у меня появляется некая злость, некая отчетливая ярость. Мне, наоборот, хочется больше работать. Сказать, что я ничего не боюсь – это неправда, боятся все. Просто кто-то справляется, кто-то не справляется со своим страхом. Я боюсь одного – что начнут выдавливать из страны. Страну я не хочу терять. Я ведь не только как журналист с ней связана, я литератор, я человек слова. Очень немногие люди, как Бродский, могут мощным своим духом, интеллектом преодолеть языковой разрыв. Я не вижу в себе такой мощи, я буду очень страдать, если, не дай бог, придется уехать. Не дай бог. Я всегда говорила, что уеду из страны только под дулом пистолета. Вот очень не хочется, чтобы это дуло ко мне все-таки приставили. Я буду делать все, чтобы здесь остаться, чтобы продолжать работать. Если совсем нельзя будет работать, надо будет совсем замолчать, в конце концов, я постараюсь уехать в деревню, сидеть там и писать в стол. Опыт подполья у всех у нас есть. Я начинала с подполья, со второй культуры ("подпольная культура", андерграунд – как противовес официозной советской культуре. – СР). И я прекрасно помню, как это – отказаться от официального статуса, от того, чтобы тебя печатали, и как влиться в тот круг – а нам придется его заново создавать, – который скажет: ну хорошо, вы предпочитаете врать, вы продаете свою душу ради книжек и публикаций, а мы ее сохраним. Мы будем писать для немногих и читать это в маленьком кругу, но мы сохраним свою душу и не продадим свой талант.

– Благо, теперь есть интернет, публикуй – не хочу.

– Да, по крайней мере, сейчас мы не оказываемся запертыми только внутри котельных или дворницких, как когда-то. Но, с другой стороны, за нами теперь еще проще следить, через те же соцсети.