С началом вторжения в Украину Россия переживает очередную волну эмиграции. Новые эмигранты нередко проецируют на себя опыт своих предшественников, которым также пришлось расстаться с привычной жизнью и родным домом. Говорят, если домом был Петербург, расставание особенно болезненно и может затянуться на годы, а то и на всю жизнь. Корреспондент Север.Реалии побеседовал с двумя бывшими петербурженками, поэтами Натальей Резник и Ириной Акс, в чьих стихах все еще всплывают образы родного города.
"Лягушку варят постепенно"
Ирина Акс уехала из Петербурга в США летом 2000 года, но еще несколько лет семья жила между двумя странами.
Ирина Акс
– Я физически уехала, а психологически оставалась дома. У меня была несданная квартира – я приезжала, открывала ее своим ключом, мы с детьми туда заходили – как люди, которые, например, уехали на север и вернулись, – вспоминает Ирина Акс. – Ты разве скучаешь по Питеру, когда едешь на дачу? Нет. Чтобы ощутить ностальгию, нужно сначала осознать, что ты уехал.
– Но вы выиграли грин-карту, это энергичное движение к отъезду...
– О, да. Был уже так называемый второй срок Ельцина. Это не значит, что я сейчас посмотрела фильм “Предатели” и решила, что так оно все и было. Нет, все было не так, но я была внутри, я помню свое ощущение от этого “голосуй или проиграешь”: все уже проиграли. Вот тогда мы с Игорем (мужем. – СР) стали готовить запасной аэродром. Когда прозвучало слово “преемник”, меня буквально стошнило.
Петербург
По словам Ирины, ее муж, уже работавший тогда в Нью-Йорке, позвонил и спросил: "Не кажется, что пора?"
– Мы ехали пересидеть смутное время, перекантоваться. И как ни странно, у меня тогда стихи пошли абсолютно питерские.
Один их них связан со Смоленским кладбищем, где есть мемориальная доска Арине Родионовне, хотя место могилы неизвестно.
Асфальт в заплатках, запах свежей корюшки
и речка, не одетая в гранит...
Поэзия скрипит гусиным перышком
и век далекий бережно хранит.
Цветет крапива, шавка спит бездомная,
деревья отражаются в воде,
и где-то здесь Арина Родионовна
все ждет нас, да никто не знает – где...
Петербург. Фонтанка
По словам Ирины, уехав, она еще долго психологически оставалась в Петербурге.
– Но я хорошо помню, как, приехав в 2013 году в Питер, я 1 мая увидела на Невском шествие русских фашистов в кожанках, с флагами и свастиками. Когда находишься внутри – лягушку варят постепенно. А когда приезжаешь раз в год, то видишь, в какую сторону сделан шаг. Эти шаги с каждым годом становились больше и больше. А потом случился "крымнаш". Я как раз заключила контракт с одним издательством на написание весёлого учебника по русской грамматике для пользователей интернета. Но мне сказали – не надо, неактуальна теперь грамматика. Было это кимовское “Россия после Крыма свихнулась сразу вся”. А у меня на “не и ни”, например, такой стишок был, чтобы легче запомнить: “Он был аскетом даже в юные года, / Нигде, ни с кем, и ничего и никогда, / И ни за что, по четырем причинам, веским: / Все негде, некогда, и не на что, и не с кем”. Смешная была идея, я думаю – допишу и выложу в интернет, пусть люди пользуются.
"Скучала – это не то слово"
Наталья Резник уехала из России в 1994-м. И тоже без ощущения, что это навсегда.
Наталья Резник
– Моя семья хотела уехать, я просто пошла у них на поводу. Думала – приеду в Америку, освою язык, немножко поживу и вернусь. Мы в тот момент ничего не продали, оставили квартиру со всеми вещами, с мебелью, с книгами. Даже работа оставалась – я числилась оператором ЭВМ. И у меня была надежда. Но потом выяснилось, что меня уволили – незаконно, я же была в отпуске по уходу за ребёнком. И трудовую книжку потеряли, выдали справку, которая у меня до сих пор где-то валяется, – об утере трудовой книжки. Уже тогда у меня возникло ощущение, что если я вернусь, то не так быстро, – вспоминает Наталья Резник.
– По Питеру скучали?
– Скучала – это не то слово. Я просто умирала. Мне казалось, что меня засасывает какое-то болото, что никакой жизни в Америке нет. Первых двух лет я даже не помню – так, какая-то муть. Очень много времени ушло на то, чтобы встроиться в эту жизнь. Мне было 24 года, я решила получить новое образование, поступила в университет. И когда я начала с нуля, у меня появилось какое-то будущее.
Петербург
Как и многие эмигранты тех лет, Наталья могла жить "на две страны". В ее стихах присутствовал Петербург. А в отношении к России – знакомое многим российским интеллигентам чувство вины.
– Такое чувство, что это я виновата, это я бросила страну. Могла остаться, могла что-то сделать. Я все время жила с чувством невыполненного долга – что я должна вернуться и что-то доделать. Я часто вспоминаю Ахматову, которая говорила – вот если бы тогда все не уехали, была бы общественность, которая не позволила бы совершиться тому, что совершилось. Скорее всего, она была неправа, их бы просто перестреляли. Но это чувство у меня осталось: что я – та песчинка, которая, может быть, могла бы пересилить чашу весов.
Петербург
Стремление “вернуться и доделать” было у Натальи настолько сильным, что они с мужем в 2021 году купили в Петербурге квартиру – хотя все отговаривали. Но Наталье, регулярно приезжавшей в Россию, очень хотелось “приезжать к себе домой”.
– Но в купленную летом 2021 года квартиру мы переехать не успели. Началась война. И все, я просто не смогла бы сейчас ногой встать на эту землю. Выйти в Пулково. Хотя я терпеть не могу разговоры о коллективной ответственности и коллективной вине.
Петербург
– Ну, хорошо, причастность.
– Причастность, несомненно, есть. Сознание своей личной ответственности, а не коллективной. Это иррациональное чувство, наверное: я вообще-то никому ничего не была должна. я отвечаю перед собой. Но дело даже не в этом – что бы я там делала? В театр бы пошла? Я бы не могла пойти в театр. Сидела бы дома, запершись. Какая может быть красота, когда вокруг эти буквы Z? Всё отравлено. Пока это происходит, моей ноги там не будет. Мы недавно посмотрели фильм “Белые ночи” с Барышниковым, наложенный на документальные кадры, на виды города. И через меня такая боль прошла – вдруг я никогда больше этого не увижу, никогда не вернусь. Это страшное состояние, ведь, когда мы уезжали, был 94-й год, катайся туда-сюда сколько хочешь. Я 30 лет живу в Америке, и только когда началась война, я поняла, что, возможно, уехала навсегда. В 2022 году моя эмиграция произошла во второй раз.
Петербург
“Я вообще-то с Рождественки”
Но принять решение не возвращаться – это не значит забыть родной город.
– Когда меня спрашивают – а вы откуда, я говорю, это сложный вопрос: я-то выросла в огромной коммуналке на Галерной, которая под аркой Сената и Синода, но исторически у меня мама и папа с Васильевского, а бабушка родилась на второй Рождественской – то есть я вообще-то с Рождественки. Это очень глубокие питерские корни, в шестом колене, – говорит Ирина Акс. – Питер – не отдельная цивилизация, но всё, чем мы дорожим, – это петербургская культура. Если я где-то встречаю легкое эхо Петербурга, я сразу начинаю это место любить. Например, когда-то в Севастополе с изумлением узнала, что автор памятника затонувшим кораблям – тот самый Адамс, что у глобуса на Доме книги.
Наталья Резник замечает, что в психологии есть понятие топофилия – любовь к месту, где родился и вырос, присущая большинству людей.
– Люди очень любят место, где они прожили долгое время, – любой пустырь, любые ебеня. А что такое государственная идея патриотизма? Это когда государство подменяет с собой это место. Оно говорит: ты любишь его? А это я, это я! Из этого естественного свойства нашей психики выводится патриотизм, а дальше мы себе начинаем что-то домысливать: мы не просто так любим, а потому что мы особенные. Но я думаю, что хотя Питер – это невероятная концентрации истории, культуры, литературы в одном месте, но мы, скорее всего, любим его просто потому, что это наш город.
– Говорят, тяжелее всего эмиграцию переживают питерцы. Это правда?
– Я в последний раз была в Питере в 2021 году и, когда вышла на Дворцовую площадь, вы не поверите, заплакала от этой красоты. И так каждый раз. Это так красиво, что останавливается дыхание. Да, можно себе сказать – всё, я отрываюсь, я принимаю, что на свете есть другие места. Они тоже хороши по-своему, но вот эту красоту потерять... Это невероятно больно.
У поэтов-эмигрантов не так часто можно найти стихи, связанные с новым местом.
– Люди все время мысленно возвращаются туда, где они сформировались. Это основа нашей личности. У меня есть какой-то быт в Америке, но нет таких сильных факторов, которые сподвигли бы меня на написание чего-то. Я полностью сформировалась не здесь. Я жила в Америке сколько лет, и самое главное, что меня волновало, – это что я уехала. Так происходит у очень многих. Это главное переживание, главная трагедия жизни, главное событие – ты уехал. И оно тобой движет. Кто-то больше погружен в себя, кто-то меньше. Я совсем не интроверт, но я гораздо меньше замечаю то, что меня окружает. Вообще, когда поэт путешествует, он должен слегка отстраняться, не полностью присутствовать – чтобы воспринимать окружающий мир. Я себя везде таскаю с собой, все время прокручиваю шарманку, которая у меня внутри. А внутри – Питер.
Петербург
У Ирины Акс в стихах тоже постоянно проскакивают питерские топонимы, тени города.
– Иногда черты Петербурга сливаются с чертами Нью-Йорка: “Но в ночи божественно светла / Крайслера изящная игла...” Питер везде бликует. Помню, в детстве мы ездили на трамвае, например, в зубную поликлинику, и бабушка всегда показывала пальцем: Никольский собор строил Савва Иванович Чевакинский. Где-то на пятый раз я говорю – ну, бабушка, я помню, не надо уже. И я поняла, чего не дала своим детям: когда мы с ними приезжали в Питер, я могла им показать, скажем, где на Исаакиевском соборе сидит сам Монферран.
Петербург
Ирина вспоминает строки Александра Городницкого, написанные после его “эмиграции” в Москву:
Мне трудно, вернувшись назад,
С твоим населением слиться,
Отчизна моя, Ленинград,
Российских провинций столица.
Стихи Натальи Резник “Невский”, возможно, являются ответом на вопрос – остается ли Петербург родным, несмотря на все, что произошло со страной.
Невский состоит из шумов и обрывков слов,
Толпы, автобусов, машинных гудков.
Я лечу по нему над тысячами голов,
Над устойчивой враждебностью трёх веков.
Я чужая здесь, быть не могу чужей,
Боюсь, что меня давно выдают уже
Голос, глаза, нос, форма ушей
И запись ужасная в паспорте – «ПМЖ».
Я волос, как сказал поэт, не брала у ржи,
Я вообще легко приживаюсь в любой среде.
Мне всё равно, всё равно, всё равно, всё равно, где жить.
Но я не могу родиться больше нигде.
– Войнович говорил, что ему очень дорога его личность, приводил в пример эмигрантов, которые переезжают в другую страну и начинают зачем-то между собой говорить на чужом языке. Это же отказ от себя. Как я могу перестать быть собой? – удивляется Наталья Резник. – У меня есть определённое прошлое, есть язык, дата и место рождения, есть биография, она всегда будет при мне, я от неё не отказываюсь.
Ирина Акс часто говорит своим детям, что они “и Россию, и Америку видели в окошко электрички”, поскольку “Петербург не Россия, Нью-Йорк не Америка”. Но все же Петербург для нее – отдельный мир. а в России она “бывала на экскурсиях”.
Когда мы говорим: “Я люблю свою родину, Россию ”, – до каких границ она простирается, задается вопросом Наталья Резник.
– Я стала думать, чувствую ли я что-то по поводу происходящего в Курской области. Я к себе долго прислушивалась и поняла, что мне жалко людей, они беженцы (хотя гораздо больше жалко украинцев). Но по большому счету... Я никогда не была в Курской области, не знаю, как она выглядит. Если бы вдруг начали бомбить Петербург… я даже не могу представить, что бы я ощущала. А тут – да, это ужасно, очень жалко людей, но… Я люблю то место, которое знаю. Моя родина не простирается на всю гигантскую страну, я никогда не переезжала через Урал, для меня Россия – это город, где я родилась и выросла. И, как говорит одна моя подруга, если бы Россия распалась и осталась бы нам наша Санкт-Петербургская республика, мы бы все вернулись и жили в прекрасной, цивилизованной стране. Это странная фантазия, но она хорошо отражает то, как многие воспринимают свою родину.
Петербург. Владимирский собор
– А не жалеете, что ваши дети и будущие внуки выпадут из русской культуры?
– Нет. Потому что я могу за себя решать, что я, может, посидела бы в тюрьме. А за них – не могу. Об этом у меня есть стихи.
За всю мою бессмысленную жизнь,
Заполненную спорами и пьянством,
Один зачтите правильный поступок:
Я сына не в России родила.
Не специально, просто так сложилось,
Но как представлю, что сейчас его
Я в панике везу через границу
Под телебормотание Шойгу,
Так сердце начинает колотиться
И едкий пот со лба в глаза течёт.
Я, может быть, и родины предатель,
Уехала, ее не возродив,
Возможно, все сложилось бы иначе,
Когда б я не свалила так давно,
Но сын мне в миллионы раз дороже.
Да что там в миллионы – тьфу на все,
Что родиной привыкло называться,
Когда мой сын свободен, юн и жив.
Петербург. Канал Грибоедова, Спас-на-Крови
Ирина Акс думает о выпадении своих потомков из пространства русской культуры так:
– Я понятия не имею, откуда они выпадут и куда впадут. Пока я наблюдаю, как мои дети выращивают моего внука. Дома с ним по-английски не говорят. Поэтому, когда он принес неприличное слово из детского садика, невестка пошла скандалить – дома он не мог такого услышать. Мама – китаянка, говорит с ним только по-китайски, учит его иероглифам, она очень озабочена и древней китайской культурой, и сохранением русского языка, то есть его растят в трёхъязычии. Я понятия не имею, что из этого получится.
Впрочем, у Ирины есть ободряющий пример ее двоюродного деда.
– Мой двоюродный дедушка в эмиграции потерял русский язык после смерти родителей. А в преклонном возрасте поставил задачу его восстановить. Он выполнил ее в 80 лет, взяв себе русскую домработницу. Когда я приезжала в гости, он опять говорил на чистейшем петербургском языке. Правда, дочка его уже по-русски не говорит. В общем, если мой внук не будет читать моих стишков, я, наверное, в гробу не перевернусь.
Петербург. Львиный мостик
Наталья Резник написала однажды: “Откуда мы? А мы из ниоткуда. / Мы из несуществующей страны. / Название? Пусть будет Рутлантида”.
– А петербургская составляющая “Рутлантиды” имеет шанс вывести русскую культуру на более общечеловеческий, европейский уровень? Или она растворится в своем болоте?
– Я бы очень хотела ответить “да”, но, думаю, если бы она могла, она бы это уже сделала. – говорит Наталья Резник.