Российская криминальная жизнь протекает в русле мировой. С начала 2000-х до конца 2022-го вся преступность сократилась в два раза. А киберпреступность показывала взрывной рост с 2018 года, хотя темпы снижаются в последние пару лет. Единственное абсолютно российское ноу-хау – участие в войне маньяков, киллеров, сатаниста-каннибала и других осуждённых за тяжкие преступления и их последующее освобождение. Какие корни у уголовного мира в эпоху постмодерна и почему российская власть прислушивается к народу в вопросе смертной казни?
Об этом в интервью T-invariant рассказал Яков Гилинский – один из самых авторитетных отечественных криминологов, чьи суждения часто идут вразрез с общепринятыми нормами и установками в современной России.
Яков Ильич Гилинский – криминолог и социолог, доктор юридических наук, профессор. Родился в 1934 году в Ленинграде. Окончил юридический факультет ЛГУ в 1957 году. В 1967 году защитил кандидатскую диссертацию по уголовному процессу, в 1986-м – докторскую по криминологии. Основоположник советско-российской девиантологии (научной дисциплины, которая изучает отклоняющееся от правил и норм поведение и реакцию общества на него). Автор более двух десятков монографий и учебников, на которых выросло не одно поколение российских правоведов, и около 700 научных работ.
– Как война отразилась на ситуации с преступностью в России?
– На этот вопрос сложно ответить точно, потому что учёные могут опираться только на статистику, а полные данные есть только до 2022 года включительно. Весь прошлый год продолжалось снижение преступности (как и последние 15–20 лет не только у нас, но и во всём мире). Я сейчас назову несколько цифр. Ну вот, скажем, с начала 2000-х до конца 2022-го вся преступность сократилась в два раза. Количество убийств – в четыре с половиной раза. Количество причинений тяжкого вреда здоровью – в три с половиной раза. Разбойных нападений – в 16 раз, грабежей – в 12 раз. Что же касается 2023 года, полных данных нет. Есть данные за первые шесть месяцев: уровень убийств снизился на 2,1%.
– То есть мы пока не можем говорить о том, что война привела к росту преступности в России, как это ожидалось? И связывать какие-то преступления напрямую с войной?
– Нет. Они, конечно, происходят – но их не видно в общей массе. Статистика, которой я руководствуюсь, не различает по субъектам: кто конкретно, при каких обстоятельствах. Это невозможно, это же тысячи дел. Поэтому за общим количеством убийств могут скрываться убийства, связанные с войной. Например, с возвращением некоторых людей с оружием и тому подобные.
– Вы сказали, что снижение преступности – общемировая тенденция. А с чем это связано, какие главные причины – экономические?
– Я отслеживаю состояние преступности за много лет. В России – начиная с царских времён. По большинству стран у меня есть специальная литература. И здесь очень интересно следующее. После второй мировой войны уровень преступности сильно возрастал во всех странах. Вплоть до конца 1990-х – начала 2000-х годов. А потом начал сокращаться. Это волны, в какой-то степени напоминающие волны экономических кризисов и наоборот – волны роста экономики. Я думаю, что здесь могут быть факторы, причины, о которых мы ещё не очень знаем, не очень догадываемся.
Отчасти преступность ушла в интернет, в сферы телекоммуникации и информационных технологий. Там она сегодня гораздо спокойнее себя чувствует. Самый распространённый криминал – мошенничества и вымогательства.
Опять же приведу несколько цифр. В 2018 году на одной ежегодной европейской криминологической конференции обнародовали данные, согласно которым раскрываемость обычных преступлений в европейских странах составляла 42-46%. А киберпреступности – всего 4-5%. То есть уличная преступность существенно сокращается с 2000-х годов. А киберпреступность существенно растёт. Причём, можно точно сказать, что резкий рост наблюдается с 2018 года. В 2018-м, по сравнению с 2017-м, интернет-преступность увеличилась на 92,8%. В 2019 году она увеличилась на 68,5%. В 2020-м – на 73,5%. Сейчас она продолжает расти, но меньшими темпами.
То, что экономический фактор имеет значение, – безусловно. Если люди начинают лучше жить, меньше становится безработных, меньше становится людей без средств. Очевидно, это может позитивно влиять на состояние преступности. Но это опять же всё-таки чистая гипотеза. Потому что до сих пор сохраняется полная нищета во многих африканских странах, относительная нищета в целом ряде других стран: и восточных, и латиноамериканских. А там тоже наблюдается спад преступности. Так что одними экономическими предпосылками всё не объяснить.
Кроме того, свою роль сыграло развитие технических средств, которые позволяют лучше охранять частную собственность (системы видеонаблюдения, защитные электронные устройства).
– В последние годы вышли ваши книги "Криминология постмодерна", "Девиантность в обществе постмодерна". Расскажите, что вы имеете в виду, какие главные признаки этого общества?
– Я обществом постмодерна стал заниматься примерно с начала 2000-х годов. А в конкретные работы это вылилось в 2009 году. В обществе постмодерна мы живем со второй половины прошлого века, примерно с 1970-х годов. Одна из особенностей этого общества – это глобализация. Глобализация экономик, финансов, современных технологий и так далее. Но ещё и глобализация преступности: международная торговля наркотиками, людьми, человеческими органами.
Другая важная особенность общества постмодерна – деление населения каждой страны на включённых и исключённых. Меньшинство – включённые в активную экономическую, социальную, политическую и культурную жизнь. Большинство – исключённые из неё. Для нас, криминологов, это очень важно, потому что основная масса лиц, совершающих преступления, занимающихся проституцией, кончающих жизнь самоубийством, – это исключённые.
Только по официальным данным МВД Российской Федерации среди осуждённых доля лиц, не имеющих постоянного источника доходов, – 62-69%, а среди убийц – 75%. А если имеют постоянный источник, но ниже прожиточного минимума? А если имеют постоянный источник, но немного выше прожиточного минимума? Словом, все они – исключённые. Люди с недостаточными образовательной подготовкой, заработной платой, доходами. Это социальная база так называемых девиантов.
Наконец, третья очень важная особенность общества постмодерна – это уход в виртуальный мир. Какое это имеет значение, я уже говорил: преступность переходит в виртуальный мир. Если молодой человек, нуждающийся в деньгах, выбегает с ножом на улицу и отбирает у пенсионера 100 или 200 рублей – это и опасно, и не очень выгодно. А если человек совершает мошенничество по телефону или, сидя за компьютером, снимает в банке соседнего государства крупную сумму денег, это не очень опасно, и очень выгодно.
В мире постмодерна всё меняется. Это мир неустойчивый в принципе. Нет каких-то постоянных устойчивых закономерностей. Приведу пару цитат. Знаменитый социолог Пьер Бурдьё: "Постмодернизм производит опустошительное действие". И философ Александр Рубцов: "Постсовременность всех касается, мы все в ней приписаны, и лучше это знать, дабы не удивляться".
– Ещё одна известная тенденция – снижение количества заключенных.
– Да. В 2018 году в России было 602 тысячи заключенных. В 2019-м – 560 тысяч. И, наконец, в 2023 году – уже около 266 тысяч. Это исторический минимум для страны, где ещё совсем недавно (по историческим меркам) сидели миллионы.
– Этот минимум связан с сокращением преступности?
– Безусловно. И с тем, что сегодня чаще, чем раньше, приговоры могут быть в виде условных сроков заключения.
– Очень много среди заключённых сегодня – за преступления, связанные с наркотиками. Это почти что "народная статья". Почти всегда это не борьба с наркобаронами, с наркомафией, а преследование обычных людей. И тут как раз обратная ситуация – рост приговоров. Почему? Это своего рода "госзаказ"? Нужно, чтобы кто-то сидел?
– Дело, конечно, не в этом. Есть некоторые вещи, которые были, есть и будут на протяжении истории человечества. Например, проституция. Она будет, пока существуют товарно-денежные отношения. Продаются политики, учёные, журналисты, писатели, продаются и женщины. И мужчины тоже.
Поэтому нельзя криминализировать организацию занятия проституцией. Она должна быть легализована, как это было в царской России и как это есть сегодня во многих странах. То же самое и с потреблением наркотических и психотропных веществ. Нужно оставить уголовную ответственность за вовлечение несовершеннолетних в проституцию, за продажу наркотиков несовершеннолетним, за нелегальную продажу – и всё.
Всю историю человечества люди употребляют какие-то вещества для изменения сознания. Тот же алкоголь. Сейчас в подавляющем большинстве европейских странах легализованы производные каннабиса. Я считаю, что и России нужно перенять этот опыт. И тогда не будет этого безумия с так называемыми преступниками и с количеством заключённых. Нужно принципиально менять антинаркотическую политику. Да, наркотики – зло. Да, от наркотиков люди заболевают и умирают. Ну, так надо искать способы антинаркотической деятельности, пропаганды.
Репрессивные меры – это даже не столько политика власти, сколько мировоззрение общества в целом. Мы живем идеями… не знаю какого века. Если сегодня задать вопрос населению, что делать с наркоманами, с распространителями наркотиков, большинство будет за смертную казнь. Тут мировоззрение наших правителей отвечает мировоззрению общества в целом.
– Кстати, о смертной казни. Разговоры о её возвращении ведутся постоянно и участились с начала войны. Как вы считаете, что-то стоит за ними, действительно может произойти отмена?
– Да, и это совершенно страшная вещь. Смертная казнь – это преступление власти, государства, это убийство государством своего гражданина, каким бы плохим он ни был. Это не только моя позиция. В XVIII веке итальянский философ и правовед Чезаре Беккариа писал: "Я не понимаю, как государство, которое борется с убийствами, само совершает убийство". О недопустимости смертной казни писали Питирим Сорокин, выдающийся правовед Михаил Гернет. Это очевидно любому более или менее грамотному юристу и государствоведу.
Мне даже стыдно, что я вынужден до сих пор постоянно выступать против смертной казни. Мне кажется, давно следовало забыть об этом вообще.
Сегодня сторонники смертной казни говорят: "Давайте опросим население". Так очевидно, что большинство будет за смертную казнь! И не только в России. Во Франции, прежде чем отменить смертную казнь, тоже опросили население – и большинство высказалось против отмены. Но у правительства хватило ума отменить смертную казнь, вопреки мнению большинства. В Великобритании в 1965 году на пять лет приостановили смертную казнь и убедились, что – вопреки опасениям – количество тяжких преступлений не увеличилось. Кстати, после отмены смертной казни в ряде стран (например, в Австрии и Аргентине) резко сократилось количество преступлений, за которые она могла быть назначена. И даже Карл Маркс писал в одной из своих статей: после каждого приведения приговора о смертной казни в исполнение, увеличивается количество тех преступлений, за которое казнят. И я уже не говорю о возможности судебной ошибки.
– В какой-то момент в Россию пришёл скулшутинг, известный нам прежде по западному миру. Количество этих преступлений пока не очень велико. Возможен ли рост? И на чём может быть основана профилактика скулшутинга?
– Недавно, кстати, впервые такое преступление в Брянске совершила девочка. До этого – только мальчики или юноши, выпускники. Скулшутинг, к сожалению, тоже был, есть и будет. И мы опять же возвращаемся к проблеме включённых и исключённых. Такие преступления совершают так называемые исключённые: люди, которых обижают, которых травили в школе, а они не могли должным образом ответить.
И скулшутинг, как это ни кажется странным на первый взгляд, очень связан с терроризмом. Ведь настоящий террорист – это исключённый или действующий в интересах исключённых.
Че Гевара – террорист или борец за свободу? А террористы в царской России, которые покушались или убивали царя, которые выступали, по существу, в интересах "униженных и оскорблённых". Поэтому нужно смотреть на первопричину, в данном случае – на буллинг, потому что почти все школьные убийства связаны с травлей.
– Как вы оцениваете сегодня реформу МВД 2011–2012 годов?
– Недостатки в работе полиции были до этой реформы, недостатки есть и после неё. По моему ощущению, в полиции, как и во многих других органах, за это время существенно выросла коррупция. Даже по официальным данным. Причем, растут и суммы, они сейчас уже заоблачные. И это вовсе не низовой уровень, как когда-то взятки гаишнику. Кстати, надо сказать, что сейчас в разных регионах страны много уголовных дел против высокопоставленных сотрудников полиции, даже генералов.
– Российская криминология сегодня развивается по какому-то своему пути или неотделима от мировой?
– Отечественная криминология, в основном, сейчас не развивается. Она существует и исповедует довольно устаревшие взгляды, за исключением нескольких криминологов. К сожалению, в университетах и в институтах преподают по-старому.
– Несмотря на исторический минимум заключенных, о котором вы сказали, у нас сейчас по-прежнему очень низкое количество оправдательных приговоров. И до сих пор ничего не делается с проблемой пыток в местах лишения свободы.
– Малое количество оправдательных приговоров – можно сказать, российская традиция. И связана она опять же с мировоззрением общества в целом. Судьи – это же тоже российские граждане. Кроме того, нередки "указания свыше". Независимость судей весьма относительна.
Что касается пыток. Когда ещё существовал возглавляемый мной сектор социологии девиантности и социального контроля в Социологическом институте РАН, мы в середине 2000-х провели большое исследование пыток в пяти регионах России. Результаты опубликованы в виде монографии "Социология насилия. Произвол правоохранительных органов глазами граждан". Выяснилось, что от 40 до 60% осужденных в разных регионах подвергались пыткам ещё до вынесения приговора. Что говорить о тех, кто находится в местах лишения свободы. Интересно, что о результатах этого нашего исследования я рассказывал на "Первом канале". Вы можете себе это представить?
– Сегодня – нет. И исследование на такую тему с участием государственного института тоже трудно представить.
– И я не могу.
Из предисловия доктора философских наук, профессора Григория Тульчинского к книге "Онтологический трагизм бытия"
Яков Ильич в данной книге весьма убедительно, на первый взгляд, выстраивает вселенную, земной мир, общество, человека, его самосознание – как обитель всепроникающей скорби, если не ужаса.
Может показаться, что Яков Ильич сгущает краски, но он приводит "убийственную" статистику, а мы своими глазами наблюдаем, как оцифрованная бюрократия разрастается, дегуманизирует образ жизни, обессмысливает науку; как секьюритизация государством всего и вся ставит его выше закона.
Вселенную, согласно второму закону термодинамики ждёт тепловая смерть. Человеческое общество – всё углубляющийся антагонизм "включённых" в благополучие и "исключённых" из него, но за счёт которых временно процветают "включённые".
С обозначением Яковом Ильичом трёх бичей человечества (оно само, государство и "развитой капитализм") спорить трудно. Итоговые четыре тезиса звучат даже не как диагноз, а скорее как приговор.
1. люди – самые страшные и опасные существа;
2. все лучшие качества и начинания уничтожатся насилием;
3. все более отчетлива возможность омницида;
4. власть и олигархия – страшные источники всего худшего.
– Два года назад вышла ваша книга "Онтологический трагизм бытия". Она на стыке криминологии, философии, публицистики, мемуаристики. Расскажите, как вы пришли к её написанию.
– Чем дольше я живу, тем больше я вижу недостатков не только в России, но и в других странах. В человечестве в целом. В книге "Онтологический трагизм бытия" я пишу в значительной степени о том, что вытворяет человечество. Бесконечные войны, конфликты, убийства на протяжении всей человеческой истории. Это надо как-то осмысливать. Есть, конечно, и про современность, и про Россию. В основном, в этой книге размышления о человечестве, о людях. На протяжении всей человеческой истории происходила борьба между "мы" и "они". Всегда в любом обществе происходило деление на "мы" и "они". В животном мире тоже есть сражающиеся друг с другом, противостоящие друг другу: волки, тигры, кто угодно. Но вся разница в том, что звери сражаются рогами, копытами, зубами, когтями, и смертельные исходы случаются крайне редко. Если дерутся два волка и один из них побеждает, то поверженный подставляет под клыки победителя глотку. И схватка прекращается: его не убивают. А люди сперва дрались камнями и палками, потом появились стрелы, пики, копья, сабли. А потом – пистолеты, автоматы, танки и до ядерного оружия включительно. И если вот эта вражда, конфликты между "мы" и "они", "мы" и "вы", между "наши – не наши" до поры до времени были как-то терпимы, то сегодня это может привести к концу человечества, к так называемому омнициду, к самоуничтожению человечества в результате ядерной войны. И, что очень печально, к уничтожению всего живого на Земле. Вот такие философические, онтологические размышления и привели к тому, что я объединил многочисленные свои статьи с 1990 года по 2021-й в книге "Онтологический трагизм бытия".
– Ваши прогнозы и оценки всегда были довольно пессимистичными.
– Простите, но вы неправильно сказали. Я не пессимист. Я реалист, что гораздо страшнее. Потому что пессимисты могут что-то преувеличивать, что-то выдумывать. Я же ничего не выдумываю. Я всё подтверждаю конкретными фактами, цифрами.
– Вы когда-нибудь задумывались об эмиграции?
– До последних лет была возможность ездить по всему миру. До 2019 года мы с женой минимум пять раз в год были в разных странах. На различных конгрессах, конференциях. И уезжать, в общем-то, не было смысла. Здесь все-таки дом, здесь друзья, родственники. Сегодня для меня это стало более актуально, но уже поздновато. Моя жена в этом году скончалась, мне уже 89 лет. Поздно строить какие бы то ни было планы.
– А своим аспирантам вы бы посоветовали уехать и заниматься наукой не в России?
– Мне кажется, люди сами должны принимать решения такого рода, и я не могу здесь ничего подсказывать. Не могу и не хочу. Но мои лучшие аспиранты уже уехали, не советуясь со мной.