В начале октября на гастроли в Ригу приехал хорошо известный в Петербурге Упсала-Цирк. Но приехал не из России – из Германии. Основательница цирка Лариса Афанасьева отпустила свое питерское детище в свободное плавание и начала новый проект. Он был задуман еще до начала войны с Украиной, но война все сильно ускорила. И сегодня Упсала-Цирк начинает все заново – ищет свое место в сложной интернациональной вселенной беженцев, рассказывает Лариса Афанасьева в интервью Север.Реалии.
Подписывайтесь на инстаграм, телеграм и YouTube Север.Реалии. Там мы публикуем контент, которого нет на сайте!
История цирка без зверей и клоунов началась в 2000 году в Петербурге, когда немецкая студентка Астрид Шорн и театральный режиссер Лариса Афанасьева решили начать работать с беспризорными детьми. Первых артистов брали прямо с улицы. Вскоре "хулиганский" цирк стал ценным социальным проектом, который через цирковое мастерство помогал адаптироваться "трудным" детям из неблагополучных семей. Позднее появилась инклюзивная функция – заниматься и работать в цирке стали дети с особенностями развития. "Наша изначальная цель – создать новое качество, чтобы не приклеивалось клише – "ребенок из группы социального риска" или "ребенок из детского дома", и с другой стороны – "ой, какие вы святые люди, что вы этим занимаетесь". Нам не хотелось такого образа, и поэтому мы громили его и разрушали посредством классных спектаклей", – рассказывает Афанасьева о петербургском периоде.
С 2022 года петербургский Упсала-Цирк, который за двадцать лет жизни обзавелся и своим шатром, и большим штатом, и полноценным репертуаром, живет собственной отдельной жизнью. А его основательница создает цирк с нуля. Но уже не в России.
"Часть вселенной беженцев"
В Ригу Упсала-Цирк привез спектакль под названием "Чемоданы". Четыре короткие новеллы рассказывают о личном опыте артистов – кто что взял с собой в эмиграцию. Кому-то достался ценный семейный архив, который согревает и помогает жить дальше, а у кого-то в чемодане веревка, которая не дает сдвинуться с места.
– Это попытка осмысления нашего актуального статуса – мигрантов, беженцев, людей, которым нужно перезагружать свою жизнь, перебирать свои чемоданы – что-то выкидывать и что-то новое загружать, – говорит о спектакле Лариса Афанасьева. – Это попытка понять, где мы находимся, с чем мы здесь находимся. В конце спектакля звучит фраза о том, что все мы – часть вселенной беженцев, все без исключения. Но кто-то в системе вселенной – жертвы, а кто-то как раз и делает из людей беженцев. Рассуждения в "Чемоданах" – про наше сегодняшнее.
Опыт эмиграции у всех разный, и Упсала-Цирк пытается говорить не только о себе. Массовая российская релокация – это еще и про принимающую сторону. Рижане, говорит Афанасьева, по ее ощущению, воспринимали спектакль с легкой настороженностью:
– Потому что после той советской травмы, которую они получили, мне кажется, у них единственное желание – немножко пожить своей жизнью без нас. А мы им никак не даем, никому не даем на это шанс.
– Но границу тоже не передвинуть. Куда нас денешь? Мы, может быть, и рады были бы…
– Это понятно, но очень важно такие чувства слышать и понимать, что для людей является страхом, триггером, и как бы они хотели увидеть диалог. Поэтому у нас есть сайт, на котором есть возможность обратной связи и рассуждений. Мы хотим перед спектаклем и после спектакля вести про это разговор. Конечно, можно под одеялом гонять черную душевную массу, а можно ощущать поддержку, искать выходы друг с другом. И искусство, на мой взгляд, для этого и нужно – чтобы жить, размышлять, поддерживать, говорить правду. Ну, и для красоты, конечно, как результат всего.
Сама Лариса уехала из России в апреле 2022 года. С ней была ее семья и команда из порядка двадцати человек. С тех пор часть артистов "определили свой путь в другом направлении и куда-то разъехались по своим проектам, и слава богу". В "Чемоданах" играют четверо, причем четвертый артист – петербургский ученик Упсала-Цирка, который сегодня учится в Цирковой академии в Голландии и приезжает специально на спектакли.
Но участников проекта – намного больше. "Без ложной скромности" Лариса называет свой эмигрантский проект "историей успеха":
– В цирке сейчас занимаются более 120 детей, и каждый день они приходят и говорят: "Пожалуйста, можно мы еще придем?" Но сейчас нам опять нужно делать образовательную программу, набирать новых людей, нужно искать деньги. Обнуление по полной программе – нужно все заново выстраивать, в буквальном смысле слова. Мы снова откатились в точку, где мы вместе с детьми находим какое-то заброшенное помещение, вместе приводим его в порядок, моем, строим там туалет, находим какие-нибудь маты, которые в другом цирке хотели выкинуть, но не выкинули.
"С нами чудеса всегда происходят", – рассказывает Лариса. В городе Цайц, где обосновался Упсала-Цирк, они нашли гараж, который выглядел заброшенным, но, как оказалось, принадлежал местному художнику. Познакомились, и буквально на следующий день хозяин отдал ключи, отказался от арендной платы и даже помог там сделать ремонт.
– Мы должны сделать так, чтобы этот гараж выглядел привлекательным для города, – говорит Афанасьева. – Не как база панк-группы, а чтобы постепенно это место начинало становиться чем-то привлекательным и удивительным. У нас уже есть там терраса, мы построили на этой террасе маленький бар. Это на берегу реки, и там есть двор, где мы собираемся иногда с нашими друзьями, устраиваем вечеринки, к нам приезжает группа "Серебряная свадьба" или "Добра ночь" и дает там концерты, туда приходят зрители. Это уже становится таким местом силы. Да, оно далеко от идеала, много еще нужно вложить сил, времени и инвестиций, но там каждый день происходит жизнь, там гирляндочки светятся внутри.
"Немецкая пугалка"
Место для релокации Упсала-Цирк выбрал неочевидное. Цайц – старинный городок на самом юге федеральной земли Саксония-Анхальт, порядка 28 тысяч жителей, бывшая ГДР. "У людей немножко ползут на лоб глаза", когда Лариса сообщает, где цирк базируется.
– Потому что Цайц – это такая немецкая пугалка с точки зрения всех социальных вызовов. Все говорят: "Как, вообще, вам в голову такое пришло?" – рассказывает она. – Да, нам здесь бывает очень и очень сложно, а Берлин и Лейпциг – чудесные, левацкие, прекрасные города, но какого черта мы там будем делать, зачем мы там нужны? Что мы там можем изменить, кроме того, что мы будем продолжать пить с местными хипстерами тыквенные латте и говорить о судьбах России? Я считаю, есть большой потенциал в малых городах. Это сложно, это неуютно, но, мне кажется, нужно это делать.
– А почему Цайц – пугалка?
– Это Восточная Германия. Здесь во время ГДР было много производств, а до ГДР это были угольные шахты, промышленность. Потом это все остановилось. Плюс восточнонемецкий менталитет, проработанный совместно КГБ и Штази. Здесь есть отпечаточек "совочка". И вообще, сейчас вся правая энергия, я имею в виду AfD (ультраправая политическая партия "Альтернатива для Германии". – СР) идет из Восточной Германии. Как ни странно, Восточная Германия очень лихо поддерживает все это правое мракобесие. И Цайц – один из самых основных городов этой истории. А с другой стороны, мы видим совершенно милых, прекрасных людей, которые нам во всем помогают.
Команда поставила себе задачу: жить не в статусе эмигрантов и просителей убежища, а стать культурной и образовательной доминантой, которая еще и обеспечивает людям рабочие места:
– Мне кажется, это хорошая цель, которая выводит нас из социального статуса людей, которые должны интегрироваться и подстраиваться. Мы самодостаточные, мы можем что-то дать, мы точно можем у этой культуры чему-то научиться, но мы хотим стоять твердо на ногах и давать миру что-то внятное.
Упсала-Цирк зарегистрировал некоммерческую организацию и получает гранты, в том числе от государства. Это новый опыт, говорит Лариса, брать деньги от правительства без ощущения токсичности:
– Мы еще пока не поняли, что это такое, и очень осторожно к этому относимся, потому что не верим своим глазам, что государство может не быть пропагандистским заказчиком. Похоже, здесь это отсутствует, и это прикольно, мы смотрим на это с удивлением. С фондами такая же история. Это история про партнерство, а не про "сверху – снизу". Поэтому это очень приятная реальность. Но есть побочные всякие штуки в виде бюрократии, огромного количества бумажек и все такое.
– Можно сказать, что вы уже интегрировались?
– Мы пытаемся. Я не могу вам сказать точно, потому что это эмоциональные качели, и они каждый день качаются с очень большим сейчас градусом. Но я могу вам сказать, что местные ребята, когда кто-то приезжает, рассказывают: "В нашем городе есть наш Упсала-Цирк". А когда бургомистр приезжает и какое-нибудь важное телевидение, он, естественно, показывает проект Упсала-Цирка как историю своего, бургомистерского, успеха. И это хорошо. Мы стали частью города. Пока не на сто процентов, но это наша цель. Это разговор про то, каким образом то или иное социальное, культурное явление может повлиять на инфраструктуру города. И это мой вопрос ко всем людям, которые занимаются творчеством, наукой, которые переезжают в другие страны: как тот опыт, который есть у каждого человека, может помочь стране, в которой вы оказались? Не с точки зрения диалога о русской культуре – вокруг очень много разных культур, и как мы можем встроиться? Вот это сейчас задача художников.
"Мы до сих пор контужены"
На площадке в цирке звучит и английский, и немецкий, и русский язык. В городе много мигрантов, и в Упсала-Цирк приходят дети, которые недавно переехали в Германию и только учат язык, которым приходится интегрироваться в школе.
– А хулиганов больше на улицах не подбираете?
– Мы сейчас сделали такой проект в городе, называется – "Циркус воркаут". Мы выходим на самую крутую точку города, где собираются вечерком местные пацанчики, чтобы раскуриться и напиться, а мы приходим туда и говорим: "Эге-гей, давайте-ка что-нибудь здесь вместе поделаем". И начинаем вот таким образом знакомиться. Выход или соединение с улицей остается нашей кожей, мы не можем от этого отказаться, и мы все-таки продолжаем искать вдохновение на улицах.
Среди беженцев есть и украинские дети.
– А как они общаются с россиянами, как их родители к вам относятся?
– Мы разговариваем, мы говорим о себе, мы рассказываем о своей позиции. Но для нас очень важно не педалировать эту тему, и для родителей это тоже очень важно. Мы себя не позиционируем как русский цирк, мы позиционируем себя как интернациональный цирковой проект. Цирк по своей субстанции не принадлежит той или иной культуре. Цирк всегда интернациональное явление. Как только он консервируется в одном языке, в одной культуре – для меня это замершее явление. Поэтому мы позиционируем себя: Упсала-Цирк, интернациональный проект, Германия, Цайц.
– Но российским релокантам в Европе очень сложно забыть о том, что они выходцы из страны-агрессора, а если и забудешь, то напомнят…
– Да, это так, но это вопрос – насколько мы смешиваемся с другими людьми, насколько мы смешиваемся с культурой, как мы выходим на диалог. Если мы остаемся в парадигме своей русской культуры и настаиваем на своей русской идентификации, на своей русской душе – ну, да, тогда будет, мне кажется, много вопросов. Если мы говорим о мире, в котором мы живем, о стране, в которой мы живем, о разных культурах, то мы начинаем по-другому выстраивать свой диалог.
– Как на вас лично отразилось начало войны?
– Я думаю, что страшнее новости в моей жизни не было. Не то чтобы я в теплице выросла, я встречалась и с потерей близких, и со смертью, с болью, с разными экзистенциальными вопросами, но по уровню вот этого ада, вот этого провала… Понятно, когда ты бесконечно читаешь новости, к сожалению, вырабатывается, чтобы с ума не сойти, такая шкурка, ты пытаешься как-то абстрагироваться, но, мне кажется, мы еще до сих пор контужены. Мы до сих пор находимся в оглушенном состоянии ужаса, вот этого безумия, предательства, разрушения, потери будущего для детей, для молодого поколения, отката страны далеко назад. Я не хочу звучать как радио "Апокалипсис", но и говорить: "Да все будет хорошо, ребята, мы прорвемся" – тоже не хочу. Нас же страх сковывает, и как остаться человеком – вот это сейчас для нас важный вопрос. Как дальше жить, как находить смыслы. Невозможно просто упасть, закрыться одеялом и оказаться в норке – нет такой опции. Поэтому надо продолжать идти на ощупь под пеплом. Очень хочется поверить в существование ада, а как следствие, и Бога. И очень хочется рассчитывать на то, что я увижу суд, очень хочется быть свидетелем этого процесса. Много злости, конечно, много злости.
– Хочется возмездия?
– Да нет, справедливости. Потому что много людей страдают. Знаете, как Новодворская в 2000 году говорила о том, что мы не сможем дальше перейти, если эти люди не понесут наказания, а все сказали: да ладно, у нас же шоколадки "Марс" есть, "Сникерс", давайте жить дальше без боли, без всего этого. Я не про возмездие, я про то, что если еще раз не произойдет покаяние, значит, придется еще раз, но на более сложном уровне пройти тот же круг ада, но только еще углубляясь.
– Кармическая такая история получается.
– Похоже на то. Но давайте надеяться, что произойдет суд над людьми, виновными в этой катастрофе. И в себе мы тоже найдем какие-то причины, которые повлекли это, и зададим себе вопросы, зададим вопросы своим матерям и отцам, зададим вопросы себе.
– Во что вы больше верите – в то, что россияне в большинстве своем поддерживают или что это ситуация заложничества?
– Заложничества – да. И безысходности. Нет, я не верю, что большинство россиян поддерживает "СВО", ну, невозможно это поддерживать. Можно бояться, можно быть заложниками, но поддерживать это нельзя, и зиговать радостно нельзя. Есть какой-то процент радостно зигующих, но их мало, и они больны, психические больны.
– Это лечится, как вы думаете? Россия сможет преодолеть последствия зигования, индоктринации в школах и вузах, культа насилия на всех уровнях?
– Это же люди, и люди – это как космос отдельный. Просто много времени уйдет на ментальное, психическое восстановление. И остается только желать, чтобы это время было у нас. К сожалению, ломать не строить, на то, чтобы строить, всегда уходит много-много времени, а расхерачить-то все мы быстро умеем. Времени у вселенной много, надеюсь, в запасе. Главное еще, не пришлось бы в очередной раз сделать вид, что с нами ничего не произошло.
– Вы планируете оставаться в Цайце или будете перемещаться дальше?
– Пока тут много планов. Мы хотим создавать классный проект со школой в Саксонсии-Анхальт, мы хотим делать классный проект с детскими садами и интегрировать какие-то крутые творческие проекты. Мы хотим строить "Циркус Китчен", это Центр нового цирка, где будут происходить инклюзивные, социальные, образовательные, культурные программы, и строить его физически. Потому что мы очень любим строить что-нибудь, нам это интересно. Будем встречаться с урбанистами, социологами, художниками, архитекторами. У нас большие планы. Только, пожалуйста, давайте не расхерачим этот мир. Ко всем просьба: ребята, давайте по тоненькому пройдем. Так хочется что-то сделать для этого мира чудесного.
Мы не разглашаем имя автора этой публикации из-за угрозы уголовного преследования по закону о нежелательных организациях в России.
