К третьему году полномасштабного вторжения российских войск в Украину поддержка "СВО" (так российские власти и СМИ называют войну в Украине. – СР) в России заметно сокращается – если измерять ее в волонтерских сборах. Свою последнюю "гуманитарку" петербуржец Евгений закупил на 207 тысяч рублей, из них только семь тысяч собрали читатели Z-каналов, остальное выдали "спонсоры". Сопровождавший его водитель Александр решил, что для него это была последняя поездка. Он передал Север.Реалии свои путевые заметки, где рассказывает, как российские солдаты готовятся к войне с НАТО, хотя не уверены, что удержат Херсонскую область.
Евгению (имя изменено по его просьбе) 27 лет, он из Санкт-Петербурга, работает в небольшой частной клинике ассистентом стоматолога. Высшего медицинского образования у него нет, закончил колледж, "там меньше учиться", живет один и много на себя не тратит. Зарплата у него 46 тысяч рублей, но все равно удается откладывать. Часть денег он тратит "на поддержку русской армии", он называет ее именно "русской", потому что считает себя националистом. Мы едем к его знакомому, который воюет под Херсоном.
– С Андреем мы познакомились в январе 2022 года в Северодонецке, в "ЛНР", мы туда зимой отвозили одеяла и теплую одежду, там еще шли боевые действия, – рассказывает Евгений. – Там были другие волонтеры, которые уже собрались воевать, он их послушал и решил поехать воевать с ними. Вот так с тех пор и воюет, а обеспечения не хватает.
До поездки в Северодонецк его приятель был "простым работягой". В команде политика Романа Юнемана раздавал гуманитарную помощь мирным жителям Северодонецка, а потом решил воевать.
Евгений везет с собой несколько комплектов одежды, детектор для идентификации беспилотников "Булат", другой детектор, но попроще – "Огонек", три полевых телефона Та-57, катушку с проводом для него длиной в три километра, целую коробку теплых носков, коробку трусов и стройматериалы для строительства блиндажа: гвозди (килограммов десять), скобы, пленку, пилу, молоток.
– Как сказал мне приятель, который сборами занимался с начала войны, "сборы умерли", – говорит Евгений. – Сначала мы попытались провести сбор через небольшой канал нашего кореша. У него всего 1600 подписчиков, но есть знакомые в других каналах, они делали репосты, там и 25 тысяч, и 30 тысяч человек. Если бы каждый подписчик скинулся по 100 рублей, мы были бы в шоколаде, но так не сработало. Реально мы собрали семь тысяч рублей за полтора месяца!
– А почему так?
– Причин много, во-первых, от войны устали, в том числе психологически, народ отписывается от этих каналов, плюс те, кто в начале яростно донатил, видят, что война затягивается, а они богаче не становятся, цены растут. Да и просто, ну, сколько можно, вся экономика вроде фронту должна, а все равно всего не хватает пацанам. Задолбало, думает народ. Короче факторов много, у каждого свой.
– Так откуда деньги-то?
– Да корешу должен кто-то был, скинул сразу сотню на карту. Потом он сам добавил, потом жена его чутка. В общем 227 тысяч получилось, и семь из них со сборов, – с невеселой усмешкой говорит Женя. На дорогу он тратит свои кровные.
"Разоблачим и уничтожим провокаторов"
Близость войны заметна уже в Ростове-на-Дону. По улицам едут военные грузовики, на трассах они вообще ходят колоннами. Арендовать машину для поездки в "ДНР" нетрудно. Компании просят только не пересекать госграницу (а "ДНР" и "ЛНР" у них считаются частью России) и не уезжать от Ростова дальше, чем на тысячу километров.
На первой же заправке стоит минивэн с надписью "Груз 200". "200" – это кодовое обозначение мертвых. Посты ДПС по мере приближения к границе с "ДНР" выглядят все более военизированными – сначала сотрудники просто с оружием, потом они уже в бронежилетах, потом на них уже нет светоотражающих курток "ДПС", а только камуфляж. На таком посту, уже за Таганрогом, первая остановка: сотрудник машет жезлом, просит водителя пройти на пост.
Стена в кабинете по правую сторону от двери увешана фотографиями разыскиваемых в статусе СОЧ (самовольное оставление части, ст. 337 УК РФ), проще говоря, подозреваемых в дезертирстве. По данным "Медиазоны", в прошлом году по этой статье возбуждено 2630 дел, это в два раза больше, чем за весь 2022 год, и в три раза больше, чем за весь довоенный 2021-й. Рядом с дезертирами висят старые советские плакаты на новый лад: рука, окрашенная в триколор, вырывает из толпы человека в футболке с флагом США. Подпись: "Разоблачим и уничтожим провокаторов и распространителей панических слухов". Повесили их недавно, рассказывает сотрудник ДПС.
– Плакаты давно придумали, а актуальности они не теряют. История по спирали идет, – уверен полицейский.
На бывшей границе с Украиной стоят лишь два человека, в очереди три машины. Неизвестный без опознавательных знаков машет рукой, мол, проезжай, не спрашивает даже документов. Уже стемнело. Мариуполь – это бесконечные строительные заборы, разрушенные дома, руинированные торговые центры и рестораны, пострадавшие от артиллерийских и авиаударов.
После выезда из Мариуполя – блокпосты один за другим. Первый – после Мангуша, это поселок неподалеку от Мариуполя. Нас не останавливают, но мы останавливаемся сами, чтобы спросить, как ехать.
В зоне военных действий нельзя пользоваться Яндекс- или Гугл-картами. Если ехать со стороны России, то они неизменно приводят на позиции ВСУ, так как выбирают самый короткий маршрут и не учитывают ситуацию на фронте. Есть приложение, которое обновляется чаще и, по крайней мере, учитывает взорванные мосты. Однако маршрут надо продумывать заранее.
– Мы до Мелитополя едем, здесь как дорога, не простреливается?
– Слушай, я вот знаю, что до следующего поста происходит, а дальше надо спрашивать снова. Но тут точно безопасно, езжайте спокойно, – говорит вооруженный человек в черной форме.
На следующем блокпосту – как будто пробка. Проезд возможен только по одной полосе, и направления движения чередуются: три машины в одну, три в другую сторону. Каждую останавливают, досматривают. На самом деле, достаточно формально.
За попытку сфотографировать блокпост следует расстрел или как минимум "подвал" (неформальная тюрьма), потому что это шпионаж или попытка наводки. Рекомендуется также убирать видеорегистратор. За него тоже могут привлечь.
"Вот этот кал отдаляет нашу дружбу"
На въезде в Мелитополь встречает бетонное черно-белое название города. Очередной блокпост, и вы в "столице" российского Запорожья.
Практически на каждом столбе висят цитаты Владимира Путина на броском синем или красном фоне, вырезки из "Запорожской правды" о том, как возрождается регион. "Всегда единство народа было ключевой составляющей выхода России на новые рубежи!", "Вместе с президентом", "Мы знаем, что на всех людей с присоединенных территорий мы можем рассчитывать".
Мелитополь взяли за два дня. Уже 25 февраля 2022 года, на второй день войны, были заняты здания районной администрации и СБУ (служба безопасности Украины). Бои шли лишь за здание госпиталя в Мелитополе. Но какой ценой – неизвестно.
– Мелитополь же без боя взяли, вот тут все и хорошо. Дома целые, ему повезло, – считает Женя.
Останавливаемся перекусить. В Мелитополе много ресторанов и забегаловок. Обслуживание хорошее: небольшие порции, расторопные официанты.
– Как у вас тут, не страшно?
– Да как и везде, но тише, – скупо отвечает официант и уходит за барную стойку.
На выходе из ресторана останавливает пенсионерка:
– Мальчики, сто гр… рублей не будет хотя бы?
– Конечно, а что у вас случилось, что просить надо?
– Я вообще не местная, обманули. Я сама с Бердянска. Я работала раньше в порту. Да только нет его больше почти что. Не буду говорить. Я инженер по образованию, еще советскому, мы тогда одной страной, мальчики, были. Тогда не обманывали, но бог с ним, сейчас как? А я вам скажу: 60 тысяч у меня была зарплата, гривен! А сейчас тоже 60 тысяч, но рублей! (60 тысяч рублей на момент разговора – это 25 тысяч гривен. – СР). Только меня и сейчас на работу не берут, даже уборщицей! А я одна, некому помочь. Вот позвали меня в Мелитополь, говорили одно, оказалось другое, – говорит пенсионерка.
В Мелитополе пропаганда на каждом столбе, на площадях – офисы российских партий. Соседствуют ЛДПР и "Справедливая Россия", но офисы почему-то закрыты. Есть улица имени Дарьи Дугиной, дочери российского пропагандиста Александра Дугина, призывавшего "убивать, убивать, убивать" украинцев. Она погибла после взрыва автомобиля, в котором ехала.
– Россия! Россия! Россия! – кричит нетрезвый мужчина, перекрывая довольно оживленный перекресток. Он в синем спортивном костюме и в хорошем настроении.
Местной газетой "Запорожская правда", а также каналом "Za ТВ" заведует бывший пропагандист на службе у Евгения Пригожина Александр Малькевич. Он успел побыть главным редактором издания USA Really, которое было закрыто после вмешательства в выборы президента США в 2016-м, а также гендиректором телеканала "Санкт-Петербург", который работает в интересах губернатора Петербурга Александра Беглова.
– Да это гнида, самому противно. Я считаю, что они русские люди, но принуждать их любить Путина – это противно. Его никто не любит, но пока только он может нас объединить, но вот этот кал отдаляет нашу дружбу, – горячится Женя, которому очень не нравится пропаганда на столбах. – Путин и его морда здесь никак не повлияет на людей. Те, кто пошли воевать, не за него воюют.
"Проехать можешь, только надо с духом собраться"
За Мелитополем более или менее приличная дорога заканчивается. Дальше уже будет Херсонская область, где "никто не контролирует ничего". Один блокпост, второй, третий и вот четвертый – с зеленым флагом.
– Спокойно, веди себя нормально, как раньше, – советует Женя.
Тормозим, справа деревянная постройка, непонятно, защищает ли она от ветра, но то, что внутри, однозначно скрывает. К нам подходит высокий юноша, ему лет 20, говорит с легким акцентом.
– Через 30 километров Херсонская область. Вы едете туда?
– Да, в село [такое-то].
– Зачем?
– Гуманитарка.
– Багажник!
Ничего угрожающего солдату мы не везем.
Спрашиваем, проедем ли дальше, не достанет ли артиллерия или дроны.
– Проехать можешь, только надо с духом собраться. Тебе туда зачем? Поезжай в Дагестан, в Дагестане мама, – отвечает солдат.
– У меня мама не в Дагестане.
– А я хочу в Дагестан. У меня мама там, я не хочу уже это все видеть. Тут если шум, то надо в укрытие, а там если шум, то свои едут, в гости, значит, стол будет, праздник.
– Пока праздника нет, проеду?
– Смотри, если с духом собраться, то поезжай прямо. Если не можешь – в объезд.
В объезд – крюк 300 километров, вдоль оккупированного Крыма. Там безопасно. На этом пути настаивает Женя. Вдоль Днепра же – меньше ста километров. Поспорив, все-таки едем прямо.
От стресса Женя тупит и не понимает, что написано в телефоне. Оказывается, у него есть ментальные проблемы: в ситуации стресса он не может сконцентрироваться и не видит карту.
– Меня в детстве называли больным, – признается он. – Я теряюсь, не могу найти слова, если ко мне пристают, не могу дать сдачи, если до меня докапываются. Физически не могу, буквально не поднимается рука.
– А ты зачем в такие места ездишь, если тебе страшно?
– Долг пацанам. Воевать я уж точно не смогу, – отвечает Женя.
Над следующим блокпостом – черные флаги. Бойцы в мультикаме машут руками, мол, проезжай. Мы останавливаемся поговорить.
– Ты чего? Езжай!
– Да мне дорогу спросить, ты знаешь, что там?
– Ты смело остановился, нас тут [фигачат], – говорит рыжий бородач и протягивает руку поздороваться.
На плече у него – черный череп, на груди имя и белым по черному "PMC Wagner".
Друг за другом из деревянной бытовки выходят люди в мультикаме. У всех на форме ЧВК "Вагнер".
– У тебя машина гражданская, по гражданским ВСУ не стреляют, – говорит вагнеровец. – Наши в другую сторону, они на тебя и не посмотрят. Короче, мой тебе совет: езжай сотню (километров в час. – СР). Здесь дроны простые, в основном 80 у них максимум. Если разгонишься, то не догонят просто. Вот только через пять километров дороге хана, там уже в небо смотри.
Одного из вагнеровцев зовут Саша, он родился в Павлодаре, но всю жизнь прожил в России.
– Ничего, северный Казахстан тоже нашим будет, – заявляет он. – Чтоб я границу не пересекал, когда в родные места захочу!
Он тоже рекомендует разогнаться, чтобы не догнал беспилотник.
– Там дальше дорога, по ней танки ходили, вот и конец ей. Но через три километра начнется нормальная. Тут по прямой.
Дорога и правда разбитая, но проехать можно, если постоянно пересекать сплошную и ехать небыстро. В таком темпе, где-то 30 километров в час, мы доезжаем до развилки. Последний шанс свернуть, но поворот налево забаррикадирован. Проехать не получится. В этот момент нам пишет "Терапевт", наш связной в российской армии. Он готов выехать и встретить нас, но говорит, что маршрут, который мы выбрали, не пригоден: "Вы с ума сошли? Там нельзя ехать, вас убьют. Не приближайтесь к Днепру!"
"Ракеты через нас перелетают"
Сворачивать некуда, но справа есть мост. Под ним блокпост. Седой солдат лет 50–55 удивлен гражданским.
– Свернуть можете здесь, но если вам до [название населенного пункта], то быстрее прямо, конечно. Только я не могу сказать, что там дальше. От нас конкретно до Днепра пять километров. Мы тут так спокойно стоим, потому что ракеты летят дальше, они через нас перелетают. Езжай смело, тут не бомбят, ты уже проехал. Дальше вперед – дальше от фронта, – успокаивает он.
Мы въезжаем на мост, под ним земля. Раньше, до разрушения Каховской ГЭС, там была река.
Со скоростью 100 километров час выдвигаемся и смотрим в небо, дорога не так важна, к тому же она целая. Вдоль обочин стоят маленькие красные таблички: "мины", на обочину съезжать нельзя.
– Нет там ничего. Их если и ставят, то хаотично, системы нет, карт нет, а если и были, все смыло, – говорит Женя.
Мы подъезжаем к очередному блокпосту. Флагов нет. Подходит молодой человек, молча осматривает машину, просит документы. Видя паспорта (а не военный билет), он удивляется.
– Дальше только военные, – поясняет. До пункта назначения нам еще 40 километров. – Вы можете развернуться, там в 20 километрах поворот. Там село, через него езжайте.
Едем по его указанию, связи нет. Проезжаем через село, где половина домов нежилые. Остановка.
Магазин "Продукты" выглядит как и в любом селе. Товары отпускаются с прилавка, работают две женщины. Только в очереди солдаты. Первый из них покупает "Марс", две булочки и пять литров воды. Расплачивается наличными.
Едем еще час, дорога убитая. Встречные машины иногда уступают, иногда уступаем свою полосу мы – по противоположной не проехать. Темнеет. Когда тьма совсем захватывает небо, мы добираемся до населенного пункта, где нас должен встретить "Терапевт". Только связи у нас нет. Стучимся в магазин, просимся позвонить.
– Конечно, мальчики, проходите, – встречает нас тучная работница военторга.
"Терапевт" не отвечает, с ним, оказывается, можно связаться только через Telegram. Пока сотрудница магазина раздает интернет, мы спрашиваем, как идет бизнес – наверное, выгодно держать военторг там, где полно солдат?
– Да, им удобно, мне удобно, я тут не бог весть какие деньги зарабатываю, – отвечает продавщица.
У нее и бронежилеты, и разгрузки, штаны, шапки, даже шевроны, в основном с "бабушкой с флагом".
– Вы не в Крынки едете? Там сейчас ужас, столько ребят погибло. Хоть бы это закончилось, – говорит она.
20 февраля министр обороны России Сергей Шойгу заявил, что "Крынки зачищены". Солдаты говорят, что праздновать рано.
"Мы же в сказке"
Проводник с позывным "Буйный" встречает нас у кафе, которое он сам обозначил как место, которое не пропустишь. Мы пропустили. У здания нет даже надписи "Кафе".
Едем за УАЗом, фары нужно выключить. Ориентироваться можно только по стоп-сигналам наших проводников. Через десять минут подъезжаем к блокпосту. Дальше только военные, но Буйный что-то говорит солдатам, и мы проезжаем.
Через десять минут сворачиваем в лес. УАЗ перед нами трясется и прыгает, у него, мягко говоря, плохая подвеска и амортизаторы. Вокруг темный лес. И вдруг белый УАЗ. Нам говорят, что парковаться надо возле него.
– Он тут уже месяц стоит и ничего, ни разу не попало. Можем в капонир загнать, но хер знает, выедешь ли ты из него потом, – говорит Буйный.
В капонирах – заглубленных оборонительных сооружениях под маскировочной сеткой – стоят БТРы, один из них взорван. Но мы этого пока не видим. Перед нами темный лес. Пусто и тихо.
В этой темноте включается фонарь. Оказывается, что вокруг нас больше десяти блиндажей. Они спрятаны идеально, накрыты еловыми ветками, над землей почти не возвышаются.
Нас заводят в самый первый. Он обит серебряной пленкой, в дальней стороне койки, точнее, сплошной деревянный настил, куда можно поместить несколько спальников. Внутри два человека. Это бойцы с позывными Михалыч и Барсук.
– Волонтеры? А чего привезли? – выслушав, что есть, говорят "спасибо". – Бутерброды, чай, все, что видите – берите, ешьте, вон печенье, на шуршание не обращайте внимание, это мыши. Сейчас с ними еще нормально, раньше кошмар был. По нам спящим могли бегать.
Интернета и связи в блиндаже нет. Михалыч колдует над роутером, дает пароль, Wi-Fi почти не работает, сообщения не отправляются.
– Сегодня ничего не проходит. Не повезло, парни. Связь через раз. Сейчас не могу отправить сообщение.
Тут в блиндаж врывается Буйный, с ним три человека. Один из гостей спрашивает, есть ли у нас Telegram-каналы. Он снимает много видео, когда воюет, и хочет их где-то публиковать. Сцены жестокости в этих роликах переходят все разумные пределы. Такое нельзя смотреть никому.
– Вот, смотри, барханы, едем и тут, смотри, что-то взрывается под днищем. Мы подумали БПЛА спикировал, но вроде все-таки мина. Но нам по**, мы на квадрат идем. И тут мы о***ли.
В кадре появляется группа людей, идущих со стороны Днепра. Это бригада морской пехоты Украины.
– Это тебе по телевизору не покажут!
БТР открывает огонь, как из основного орудия, так и из стационарного пулемета. Небольшая группа людей изрешечена пулями, огонь прекращается.
– И бля смотри!
Три человека, только что лежавших на земле, встают и открывают огонь из стрелкового оружия. За ними встает большинство из группы.
– Они обколотые чем-то, они боли не чувствуют, ты видишь, – уверен солдат.
Видео длится четыре минуты, пехотинцев за это время убивают три раза.
– Убить можно только, если попасть в голову или сердце. Им ноги отрывало, а они шину накладывают и на культях идут. На кровопотерю им похер, – говорит автор видео.
– Мы же в сказке. Тут удивительное волшебство творится, – перебивает его Михалыч, – мертвые встают, да что там, у нас тут Баба-яга летает.
"Баба-яга" – гексокоптер сельскохозяйственного назначения, используемый ВСУ в военных целях. Страшен он для российских войск тем, что может брать "на борт" тяжелые снаряды.
"Человек сто было, не выжил никто"
Вскоре в блиндаж приходит Андрей, к которому мы и ехали. Он очень грязный, у него какие-то пятна на лице, похожие на экзему. Начинает сбрасывать с себя экипировку и просит прощения: от него невероятно воняет.
– Два месяца не мылся. Парни, спасибо, что приехали, благодаря вам я смогу сходить в баню, – говорит он.
Баня находится в аналогичном блиндаже. Нас туда провожает Буйный, Женя идти не хочет и теряется в лесу.
В бане очень жарко, больше пяти минут находиться невозможно. Андрей соскабливает с себя грязь куском полена для растопки дров.
– Когда войну начали, мы думали, что у нас сильная армия и слабая экономика. Оказалось, что наоборот. В начале такой ужас был, непонятно вообще, чего ждать и что с этим делать. "Баба-яга" эта вообще казалась непобедимой, мы только перед контрнаступом (контрнаступление ВСУ на востоке и юге Украины осенью 2023 года. – СР) научились ее сбивать. Я же вообще не офицер, но теперь должен командовать – всех офицеров уже убили. Меня должны на ускоренные курсы [офицеров] отправить, потом я буду просить перевести меня в Африку. Украина – это кромешный ад, здесь невозможно, я не могу уже тут находиться, – говорит он и предлагает выйти перекурить.
На улице полная темнота. Светятся только огоньки наших сигарет. Сразу вспоминаются военные фильмы, как снайпер видит такой огонек и убивает курящего. Но здесь снайперов нет.
– Весной новое контрнаступление будет, я уверен. Мы пока не понимаем, что с этим делать. В штабе очень боятся. Тут сил мало, Херсонская область – это второстепенный, если не третьестепенный фронт. Если силы подвести, то они здесь атаковать не будут, а ударят там, где слабо все держится. И хрен знает, что с этим делать. Может, мобильный резерв какой-то нужен, но где его взять такой. Мобиков процентов 30 осталось от тех, что приехали. Они деморализованы. Тут-то все добровольцы, мораль на высоком уровне, а эти приезжают и разлагают просто, постоянно погибают. Из тех, кто приехал сюда к нам, человек сто было, не выжил никто. В первые три месяца все погибли, по-моему, – говорит Андрей и задирает голову вверх.
Над нами слышно жужжание.
– Туши!
Андрей бросает сигарету на землю и тушит голой стопой. Мы спускаемся в блиндаж. Андрей говорит, что на "Бабу-ягу" по звуку не похоже, может быть, БПЛА-разведчик.
– Прикинь, нелепо так сдохнуть – с голой жопой и в банной шапке.
Несколько заходов в баню, несколько перекуров, и Андрей надевает новую одежду, которую мы ему привезли. Мы возвращаемся в свой блиндаж.
– До контрнаступа у нас были шесть БТРов и шесть минометов. Сейчас у нас два БТРа и один миномет. Склады ломятся от снаряги, но нам ее не дают. Тут очевидно. Армия становится сильнее, народу в ней только больше, все с боевым опытом. Я думаю, что через два года будет война с НАТО. Украина – это полигон. Большой, кровавый, но только полигон перед реальной войной, – считает Михалыч.
Андрей с ним согласен, но параллельно рассуждает, что весеннее контрнаступление они могут не пережить.
– Если они пойдут через Днепр, а одна плавучая переправа у них на Днепре стоит, я не знаю, чем мы отбиваться будем. Эти позиции сдать нельзя, здесь надо будет насмерть стоять, – говорит он.
– Будет надо – будем стоять, – отвечает Михалыч.
– Это понятно. Если они возьмут Крынки, у них будет плацдарм. Если он будет, то всем конец. Нас Днепр только и спасает, – говорит Андрей.
Я вклиниваюсь в разговор:
– Прошу прощения, у меня не срастается. Вы с НАТО будете воевать, вы становитесь сильнее, но при этом если возьмут Крынки, то всем конец?
В ответ бойцы просто махнули рукой, мол, ничего ты не понимаешь.
"Бывает, что с ума сходят"
Андрей просит нас проснуться в 4 утра, ему нужно помочь загрузить привезенную гуманитарку в УАЗ. Он отбывает на свои позиции, которые еще ближе к фронту.
Когда звенит будильник, рядом храпит Михалыч, он проснулся, но понимает, что ему никуда не надо, поэтому не открывает глаз. В блиндаже горит свет. Мы идем к УАЗу. За рулем сидит пьяный человек, Умар.
Он не реагирует на приказы помочь грузить машину. Сидит на водительском месте боком, ноги висят над землей, курит и пускает слюни. Ему, очевидно, плохо. Не дав загрузить все вещи, он резко вскакивает, заводит машину и начинает ехать задом. Мы едва успеваем отпрыгнуть. Багажник открыт, из него падают коробки, рассыпается большой мешок с сахаром. И уезжает.
Через пять минут он снова возвращается, глушит мотор и говорит, что машина не заводится. Звучит как бред, но с ним никто не спорит.
На смену прибывает второй УАЗ. Оттуда выходит человек с замотанным лицом, позывной Шагал. Умар куда-то уходит, Шагал садится в его машину и заводит ее.
– Тут такое бывает. Бывает, что с ума сходят, а если на это бухло накладывается, то приехали, – говорит он про Умара. – Тут деревни рядом, купить можно запросто. А отобрать – попробуй у человека с оружием что-то отобрать.
УАЗ уезжает снова. На земле лежит раздавленная коробка, выпавшая из багажника Умара. В ней дрон Mavic 3T, он чудом остался цел.
– Блять, сука, какой же [идиот], – негодует Андрей. Сначала он хочет расстрелять Умара, но потом остывает и дает команду прогревать БТР.
Бэтээры прогреваются, чтобы поехать стрелять через Днепр.
"На митинги Навального ходил?"
В 8 утра открываются блокпосты, можно ехать обратно. При утреннем свете позиции российских войск все также малозаметны. Мы выезжаем, и появляются собаки, которых днем не было слышно.
– Езжай быстрее, они сейчас кого-нибудь разбудят, а он решит, что шпионы, и начнет по нам стрелять, – говорит Женя.
К счастью, никто не проснулся. Мы уезжаем с позиций, проезжаем все тот же военторг; вернулись в Мелитополь.
Вокруг все те же пропагандистские плакаты. Вдруг Женя что-то видит.
– Тормози! Остановись! – командует он. Ему захотелось сфотографироваться на фоне надписи: "Улица имени Дарьи Дугиной".
Мы едем в сторону Донецка. На Донбасс опускается густой туман. Не видно ни зги, и приходится ехать очень медленно, освещения на дорогах нет. Навигатор ведет нас в Авдеевку, где идут активные боевые действия. Женя решает ориентироваться по знакам. Он ездил в Донецк несколько раз, поэтому уверен, что найдет дорогу. Знаков почти не видно.
К шести часам вечера мы приезжаем в Донецк. Идем в "Донмак" (донецкий аналог "Макдоналдса"). Он закрыт, как и почти все в городе. Оказывается, днем был обстрел, заведения закрылись раньше. Чудом успеваем в продуктовый, чтобы купить перекусить хоть что-то. Квартиру в это время в Донецке не найти. Мы принимаем решение ночевать в Луганске и выезжать на "большую землю" через "ЛНР".
После Волновахи в сторону Луганска дорога уничтожена. Навигатор об этом не знает. В грязи вязнет "Урал", на обочине стоит БТР. Плюсом ко всему туман. Дорога, которая должна занять 40 минут, занимает четыре часа. Чтобы не оставить ходовую часть машины здесь, надо ехать со скоростью десять километров в час.
На подъезде к Луганску блокпост. Его уже видно, но вдруг из тумана появляется машина и бьет наш автомобиль в левое крыло.
– Не останавливайся! Если затормозит, проезжай мимо. Это подстава, меня о таком предупреждали. Нас завалят прямо тут, машину отберут. Не останавливайся! – у Жени паника.
Очень радостно видеть блокпост в такой ситуации.
– Этот автомобиль, который только что вы проверяли, совершил с нами ДТП, – руки почему-то трясутся.
Солдаты осматривают поврежденное крыло.
– Догоняй. Только погоди, у него там ребенок в машине. Не жести, ладно? Номер ГАИ дать? – военный отправляет нас в погоню.
На кураже отправляемся разбираться, но быстро оставляем эту идею. Автомобиль скрылся из виду, мы едем по пустому Луганску. Начался комендантский час. Хозяин квартиры, которую мы арендовали, говорит, что встретить нас не сможет, ему нельзя выходить на улицу.
– На входе в подъезд ведро, там земля, но ничего не растет. Там я закопал ключ, – отчитывается он.
Зачем было закапывать ключ, если все равно в городе пусто, мы не спрашиваем. Просто забираем ключ.
Карта предлагает два маршрута. Выбрали самый короткий и ошиблись. Впереди сетчатый забор, за ним Ростовская область. Из бытовки выходит военный.
– Гражданские? Дальше нельзя!
– Почему?
– Дальше только военные. Я понимаю, что в Россию. Дальше нельзя. Вам надо обратно, там в 20 километрах поворот, проедете там.
Мы вынуждены делать крюк. На границе машину полностью досматривают, у нас требуют паспорта.
– Ранее в СВО участие принимали?
– Что значит "ранее"? Мы и сейчас не принимаем.
– Ожидайте, к вам подойдут.
Сотрудник ФСБ отобрал у нас паспорта.
– Нас сейчас мобилизуют в народную милицию, – Женя почти плачет.
В этот момент подходит человек, демонстративно надевает нагрудную камеру "Дозор" и начинает задавать вопросы. Фамилия, имя, отчество? Откуда вы? Зачем приехали? Что везли? Где работаете?
Ответы его устраивают, он уходит, но паспорта не отдает. Говорит: ждите.
Нас заводят в бытовку, там на специальном аппарате сканируют отпечатки пальцев. Отказаться нельзя, альтернатива – подвал. Аппаратура работает плохо, эфэсбэшник постоянно извиняется за это, протирает ее, чистит нам пальцы. Спустя 15 минут мытарств переходим к фотографированию татуировок на руках.
Через дорогу стоит еще одна бытовка. В нее заходят трое в гражданском. Через пять минут нас приглашают туда. Первым заходит незнакомец. Выходит через пятнадцать минут.
Следом выходит Женя, у него настроение приподнятое. Он поболтал с чекистами, рассказал, как любит армию и "русский мир", и они его отпустили.
– Телефончик ваш будьте любезны. Личное не тронем. Альтернатива – подвал.
Сотрудник прислоняет мой телефон к своему и быстро передает коллеге, который сидит за компьютером. Телеграм отключен, ему остается довольствоваться WhatsApp.
Дальше идут вопросы: "Как вообще относитесь к СВО? Поддерживаете? А политику России в целом? В митингах Навального участвовали?" Дальше по телефонной книге: смотрят контакты, спрашивают, кто такой, участвовал ли в митингах.
– Простите, я не очень понимаю, при чем тут митинги. У вас война идет, нет?
– С войной разберемся. Кто такой [контакт в телефоне]?
– Мой лучший друг.
– В митингах он участвовал?
– Нет, конечно.
Нас отпускают.
