Светлане Зотовой из Ярославля 56 лет. В юности она работала санитаркой в роддоме, а потом уволилась и стала воспитывать детей. У нее их трое: 32-летний сын и две дочери – 20 и 13 лет. Несмотря на это, Зотова не боится открыто выражать свою политическую позицию. Она давно придерживается оппозиционных взглядов: выходила на митинг "Он вам не Димон" и на акции в поддержку белорусов в 2020 году, а также на одиночные пикеты после отравления Алексея Навального. В феврале 2023 года дочь Светланы, Валерию, задержали и осудили на шесть лет колонии за то, что она якобы пыталась поджечь пункт сбора помощи для российских военных. Теперь в оправдании терроризма обвиняют саму Светлану – 15 ноября у нее состоится суд, после которого ей грозит до 10 лет колонии. Но она, кажется, ничего не боится – собирает вещи в колонию, но продолжает открыто выступать против войны. "Холод" поговорил с Зотовой и рассказывает ее историю.
Текст: Юлия Селихова, "Холод"
В ночь на 17 февраля я проснулась от какого-то шума в квартире. Открыла глаза, а около моей кровати стоит несколько мужчин в черном обмундировании – бронежилеты, маски на лицах.
Дома я была одна. Муж уехал в командировку, младшая дочь ушла на ночевку к подруге, а старшая – Лера – сказала, что пойдет погулять. Я не стала ее дожидаться и легла спать, а когда проснулась, оказалось, что в квартире идет обыск. С меня буквально сдернули одеяло, включили видеосъемку на телефоне и стали спрашивать про какие-то ножи, гранаты и боевые патроны. Я была в шоке: никто не представился, не показал никаких документов.
Мне не разрешили позвонить мужу, не позволили даже сходить в туалет. Говорили, мол, я плохо воспитала детей. Наверное, думали, что могут меня запугать, матерились. Но я не из пугливых, отвечала им тоже с матами – они офонарели от того, как я держалась. На мои вопросы о том, что произошло, никто не отвечал: "Вы сами все знаете". А я даже не подозревала, в чем может быть дело.
Только в конце мне сказали, что моя дочь задержана и вроде как обвиняется в терроризме. Как я поняла, они взяли ее ключи и сами вошли в квартиру, пока я спала.
"Подставили фээсбэшники"
Силовики уехали около трех часов ночи. Спать я уже не могла, ходила из комнаты в комнату. Утром купила новый телефон, позвонила мужу и сыну. От Леры не было никаких известий, мы не знали, где она и что с ней.
Два дня я не могла ни есть, ни спать – сидела в кресле. То рыдала, то смотрела в одну точку и не понимала, что делать. А потом мне сын сказал, чтобы я связалась с ОВД-Инфо. Так я узнала, что в России есть правозащитные организации, которые помогают задержанным на митингах и политзаключенным. Был уже вечер, но я все равно сразу же позвонила, и мы проговорили до середины ночи.
Мне сказали, что сперва надо понять, где находится Лера. Мы нашли ее только 20 февраля, на четвертый день после задержания. К тому моменту ее уже отправили в СИЗО. Лера потом мне говорила, что думала, что мы про нее вообще забыли, что она нам не нужна. Представьте, ее среди ночи задержали и несколько суток допрашивали, не давая ни переодеться, ни поспать нормально, ни позвонить нам, – требовали от нее признательных показаний.
Вообще, у нас в семье все против войны. Но мы не особо много это обсуждаем. Муж постоянно в командировках, сын живет отдельно, Лера уезжала на работу в восемь утра (она работала на складе магазина "Магнит"). Возвращалась в десятом часу, уставшая, ужинала, ложилась спать, а назавтра опять шла на работу. Иногда говорила, мол, скорее бы все это [война] закончилось. Младшая еще маленькая, чтобы обсуждать, но она тоже все прекрасно понимает.
Я знала, что Лера переписывается с кем-то. Она упоминала некоего мужчину из Украины, что он якобы в нее влюблен. Я ее несколько раз предупреждала, чтобы она была аккуратна, что российские силовики могут обмануть. Так и вышло. Я уверена, что Леру подставили фээсбэшники. Уверена, что это они от лица украинца специально с ней переписывались.
Особо опасная преступница
Еще до ареста Леры у меня уже был контакт с российской судебной системой. После начала войны внутри копилась злость и протест против действий Путина. 11 октября 2022 года, после российского обстрела по Киеву, мне захотелось показать, что не все в России поддерживают происходящее.
Я купила желто-голубые хризантемы и хотела оставить их на улице, возле одного из ларьков. Но какому-то мужику это не понравилось – он начал орать, звать полицию. Меня задержали и отправили в спецприемник на двое суток. После был суд, где меня признали виновной в дискредитации российской армии и обязали выплатить штраф 30 тысяч рублей. Но я ничего не платила. И не планирую (за неуплату штрафа грозит до 15 суток административного ареста или увеличение штрафа вдвое. – Прим. "Холода").
14 марта, через месяц после того, как Леру задержали, пришли уже и за мной. Я была дома на кухне, у нас небольшой коридорчик до входной двери; в какой-то момент я услышала, как в дверь долбятся со страшной силой. Открыла – там силовики. Один из них ткнул мне в лицо корочку и сказал, что мне надо проехать по Лериному делу в отделение. Соврал.
Когда меня на улицу вывели, мне так смешно стало. За мной приехало несколько оперативников и ОМОНовцы в касках. Словно я особо опасный преступник, для задержания которого нужно с десяток силовиков.
В отделении один из сотрудников на меня кричал, оскорблял с матами, даже замахивался, словно хотел ударить. Орал: "Ах ты тварь ебучая! Там наши парни гибнут, а ты!" Будто это я их парней на войну отправляла. Другие вели себя подчеркнуто вежливо. А я все время думала: если они со мной себя так ведут, то что же они делали с Лерой? Я-то стойкая, а она у меня очень добрая и наивная девочка.
Через несколько часов криков меня отвезли к следователю, который сообщил, что меня обвиняют в оправдании и призывах к терроризму и экстремизму из-за комментариев в телеграме. Следователь спрашивал, оставляла ли я эти комментарии, поддерживаю ли спецоперацию, что думаю про подрыв Крымского моста. В какой-то момент он сказал, что если я "сдам" кого-нибудь, то, мол, меня отпустят. Я вообще не поняла, что значит "сдать". Мне объяснили, что надо каких-нибудь наркоманов назвать, чтобы их можно было осудить, и тогда меня якобы освободят. Я никого, конечно, не "сдала".
Правозащитная организация "Зона солидарности" помогла мне найти адвоката. По его совету я ничего не говорила следователю, брала 51-ю статью Конституции (статья, которая дает человеку право не свидетельствовать против себя и близких. – Прим. "Холода"). Потом очень жалела, что не сказала все, что думаю об этом следователе. Вряд ли мои слова могли бы на него как-то повлиять, но мне самой было бы легче. Я считаю, что всегда надо говорить то, что думаешь, это у меня с детства. Мама мне всегда говорила: "Ну почему ты не можешь просто промолчать?" А я не понимаю, почему я должна молчать, если я, например, не согласна? Я всегда говорю, если что-то не так.
Вместе в списке террористов
10 апреля 2023 года меня внесли в перечень террористов и экстремистов (людям из этого списка запрещено пользоваться банковскими картами, осуществлять финансовые операции, вступать в наследство, получать через счета алименты или выплаты по страховым случаям. – Прим. "Холода").
Мне все это очень смешно: не знаю, на что это должно повлиять, никаких ограничений я не заметила. Банковской карты у меня все равно нет, я же нигде не работаю. С весны меня периодически вызывали в Следственный комитет: то на допрос, то какую-то бумажку подписать. Достали меня. Я ходила и молчала, брала 51-ю.
В чем я виновата? В том, что я против войны? Если бы я что-то украла или кого-то избила, хотя мне сложно это представить, тогда мне было бы стыдно. Но я не сделала ничего плохого, мне не стыдно ни за себя, ни за дочь. За Леру я в какой-то мере даже гордость испытываю. За себя мне совсем не страшно – ну что они со мной могут сделать? За Леру боюсь, конечно, но стараюсь не думать о плохом. А россиян, которые за войну и Путина, я считаю тупыми баранами. Вообще не понимаю, как можно это все поддерживать.
Впервые после задержания с Лерой я смогла увидеться 5 мая. Нам разрешили короткое свидание. Мы, конечно, обе расплакались, потом много говорили. Лера делилась, как ей тяжело в СИЗО. Я ей сказала и сейчас продолжаю говорить, что она должна держаться, что она со всем справится.
28 июня суд решил, что Лера виновна, что она якобы пыталась совершить теракт. Мы с мужем ходили на тот суд. Когда прокурор запросил Лере восемь лет, я так разозлилась, что вышла из зала и хлопнула дверью. Невиновную девочку, которая просто с кем-то переписывалась в интернете по наивности, сажать в тюрьму. В итоге ей назначили шесть лет колонии. Сейчас Лера ждет апелляцию, которая должна состояться в ноябре, поэтому все еще в СИЗО. Она боится, что ей могут увеличить срок после апелляции. Я ей говорю, что такое может быть – от нашего государства всего можно ожидать, – но бояться не стоит.
Я пишу Лере очень много писем, почти каждый день. И электронные, через ФСИН-письмо, и бумажные, когда надо сообщить много новостей. Еще пишу ей тексты песен и стихи – Цоя, Талькова. Недавно отправляла слова песни "Голуби летят над нашей зоной": я прочитала, что эта песня помогала политическим заключенным в 1960-х годах справляться с заключением. Очень душевная песня. Лера мне потом сказала, что всей камерой пели. Она еще тексты рэп-песен просила, такое я не слушаю, но ей писала.
4 сентября Лере исполнилось 20 лет, она отпраздновала день рождения в камере в СИЗО. 25 сентября ее тоже внесли в список террористов. Я даже удивилась, почему только в сентябре. Наверное, забыли про нее весной. На свидании сказала ей: "Поздравляю, дочь, теперь ты тоже в списках террористов". Мы обе поржали.
15 ноября должны начаться судебные заседания по моему делу. У меня был очень хороший адвокат, которого мне нашла "Зона солидарности", но на него надавили силовики, и он отказался меня защищать. Я его понимаю, у него дети. Мне должны найти другого.
Я решила, что перед заседанием схожу к Лере на еще одно свидание. Потому что потом меня могут уже и не отпустить. Постепенно собираю себе вещи в сумку. Гигиенические принадлежности, одежду, чай, сахар. Лера рассказывает, что в камерах очень холодно, надо обязательно взять теплые носки. Пишет, что вместе с сокамерницами они все спят в одежде, потому что холодно. Пытались передать ей в СИЗО теплое одеяло, но сотрудники изолятора сказали, что это запрещено и не приняли.
С мужем мы смеемся, когда обсуждаем мой будущий суд. Он говорит, что хочет пойти и услышать сам, к чему меня приговорят. А я не хочу. Я настраиваюсь на то, что, скорее всего, уже не выйду. Планирую молчать и ничего им не говорить. Хотя, с другой стороны, если они меня приговорят к колонии, то я им все выскажу.
