Архитектору и активистке из Петербурга 55-летней Ольге Смирновой грозит до 10 лет колонии за несколько постов о войне в Украине в группе во "ВКонтакте". Смирнова, находясь в СИЗО, ответила на вопросы корреспондента Север.Реалии, почему не смогла промолчать, несмотря на угрозу реального срока.
Ольгу ведут по длинному коридору Кировского районного суда Петербурга. "Привет, Оля!", "Свободу!" – кричат те, кто пришел ее поддержать, они машут руками и спрашивают у нее о её делах. В ответ Смирнова кивает всем головой и улыбается. Пока судьи нет в помещении, родные и друзья рассказывают Ольге последние новости, а она в ответ говорит о своих делах: например, что "по какому-то новому закону Минюста" в камерах СИЗО №5, где она содержится с самого задержания, теперь нельзя держать книги. Всего уже было больше 10 судебных заседаний.
Ольга Смирнова больше 20 лет работала архитектором, в Петербурге и Ленинградской области по ее проектам построены несколько зданий. В 2016-м она ушла из профессии: были и личные причины, и активистская деятельность, которой она стала заниматься после оккупации Крыма в 2014 году.
Ольга с 2014 года выступает против войны в Украине. Она одна из создательниц бессрочной акции в поддержку крымских татар "Стратегия-18", участница петербургского движения "Мирное сопротивление". В 2021 году у нее прошёл обыск по уголовному делу об оправдании деятельности запрещенной в России террористической организации "Хизб ут-Тахрир", Смирнова была там подозреваемой – участвовала в одиночных пикетах в поддержку задержанных. Незадолго до нового уголовного дела по "фейкам" следствие сняло с нее обвинение в оправдании терроризма.
В 8 утра 5 мая 2022 года к ней пришли с обыском сотрудники ОМОНа и Следственного комитета. Так Ольга узнала о своем новом уголовном деле. В этот же день обыски прошли и у четырех свидетелей по делу: Владислава Шипицына, Татьяны Сичкарёвой, Асана Мумджи и Ильи Ткаченко.
У Смирновой изъяли всю технику, которую ей вернули после предыдущего обыска по делу "Хизб ут-Тахрир" меньше месяца назад, и два старых плаката, которые она сделала к Маршу мира 2014 года.
Ольгу обвиняют в распространении фейков об армии из-за постов в группе во "ВКонтакте". Следствие считает, что она в марте опубликовала 7 постов с "заведомо ложной информацией по мотивам политической ненависти" о войне в Украине в группе "Демократический Петербург – Мирное Сопротивление" во "ВКонтакте".
В постах говорилось, что российская армия превращает украинские города в руины, что есть жертвы среди мирного населения Украины, об обстрелах Запорожской АЭС, а также фото одиночных пикетов активистов, в том числе самой Ольги.
Сторона защиты с самого начала пыталась вернуть дело прокурору для устранения ошибок и уточнения обвинения. Ни Ольга, ни ее адвокат Мария Зырянова не понимают, что конкретно вменяется Смирновой. До сих пор непонятно, в каких именно словах содержится ненависть либо вражда, а также к кому она относится.
7 мая 2022 года суд отправил Ольгу Смирнову в СИЗО. 16 июня "Мемориал" признал её политзаключенной.
Находясь в СИЗО, Ольга Смирнова ответила на вопросы корреспондента Север.Реалии, почему не смогла молчать о войне и не уехала из страны после первого уголовного дела.
– Вы согласны с обвинениями, которые вам предъявляют?
– Я с ними не согласна и вины не признаю по простой причине: опубликованная мною в начале марта 2022 года информация достоверна. Само авторство публикаций я признала сразу. Я не пряталась, а напротив, пользовалась возможностью оставлять под публикациями подпись, которая в соцсети "ВКонтакте" предоставляется исключительно модератором сообществ и публичных страниц. Страница "Демократический Петербург – Мирное сопротивление" была полностью открытой, мой профиль "ВКонтакте" – тоже. Секрета в том, кто я и какую позицию занимаю в отношении войны с Украиной, не было со второй половины 2014-го ни для кого, а уж тем более для Центра "Э" (отдел МВД по борьбе с экстремизмом, который, в частности, занимается и уголовными делами против активистов и противников войны в Украине. – СР). В общем, начинать прятаться в 2022 году, имея такой "бэкграунд", поздновато. Отказываться от однажды сказанных публичных слов – значит сводить к нулю все, чему были посвящены 8 лет моей жизни. Мои попытки увернуться от преследования путём отрицания авторства просто дискредитировали бы все ранее опубликованное на ресурсах коалиции "Демократический Петербург" и "Солидарности". Так что позиция, которую я заняла, представляется мне единственно честной.
– Незадолго до уголовного дела о "фейках" вы были в статусе подозреваемой по другому уголовному делу об оправдании терроризма. Почему вы еще тогда не уехали из России?
– Решение на сей счёт я принимала лишь однажды – весной 2014 года. Мне было понятно, в чём состоит выбор между эмиграцией и вступлением в противоборство с формирующейся у меня на глазах опасной диктатурой. Решение моё тогда не было спонтанным. Я взвешивала "за" и "против" обоих вариантов, каждый из которых мне казался честным выбором. При этом я прикидывала возможные потери в случае выбора второго пути, и тюремный срок как одна из возможностей в этот список входил, и смерть, кстати, тоже. Но выбрала я именно второй из вариантов главным образом из-за чувства ответственности за уже сотворенное на тот момент зло. В чем себя винить мне было? Только в том, что проснуться лишь в 2014-м для человека моего поколения – непростительная безалаберность. Надо было чудом полученную свободу оберегать с юности, с 1990-х, не считая никакие отступления от неё "слишком мелкими". Я этого не делала. Ну а что-то менять в однажды принятом решении уже осенью 2021-го только из-за возбуждения уголовного дела не было оснований. Тут – либо вообще не ввязываться, либо идти до конца, используя все возможности, включая те, что может дать уголовный процесс. Так что после возбуждения дела по статье 205.2 УК (об оправдании терроризма. – СР) я даже загранпаспорт не побежала оформлять, поскольку бегать от преследования не собиралась. К тому же поводом для возбуждения дела стала одна из акций в поддержку крымских татар, и я могла бы привлечь куда больше внимания к репрессиям против них, если бы стала фигуранткой дела об "оправдании терроризма", которого не было и в помине в Крыму. Это звучит цинично, но проверенный факт: на репрессии против российских граждан, живущих в крупных промышленных и культурных центрах России, да ещё впридачу этнических русских, внимания приходится на порядок больше, чем на куда более жестокие меры по подавлению других народов, оказавшихся волей исторической судьбы в зоне контроля "Великой Империи".
– Новое уголовное дело о "фейках" про российскую армию стало для вас неожиданностью?
– Нет. Я с осени 2021-го понимала, что первое из дел – нечто вроде "предупредительного выстрела" со стороны Центра "Э" (имеется в виду дело об оправдании терроризма. – СР). Стоит ли говорить, что оба дела, как и сотни "административок", возбуждены по представлению одних и тех же людей? Конечно, я не знала заранее, сколько времени пройдёт между "предупредительным" и "прицельным" выстрелами, как не знала и статьи, по которой "эшники" решат меня закрыть. Это могла быть и не "новомодная" статья 207.3 УК РФ ("фейки" о ВС РФ), а что-то более для них традиционное. В конечном-то счёте любые политические обвинения недоказуемы, но гарантированно ведут к обвинительным приговорам и весьма внушительным тюремным срокам, если только обвиняемый не начинает притворно каяться.
– Как проходил обыск у вас дома?
– Обыск проходил без особого драматизма, я бы даже сказала – лениво. Ну а как это могло еще быть при условии, что вся моя техника, изъятая на прошлом обыске, вернулась ко мне лишь 11 апреля 2022 года, а до того была в распоряжении Следкома? Меньше месяца дома она "погостила", а следов мартовских публикаций, которые мне вменялись в вину, на ней чисто физически быть не могло. Ну не уходить же с пустыми руками: искали следы какой-то неведомой крамолы, которую, по разумению следователей, я должна была непременно прятать. Потому в качестве "вещдоков" в моём деле оказались лишь два плаката 2014 года, сделанные к Маршу мира, который прошел в сентябре 2014 года. Этим плакатам так повезло, поскольку они много лет стояли где-то в глубинах платяного шкафа забытые, а всё актуальное на весну 2022-го валялось по всей квартире на самых видных местах, не привлекая внимания следствия по этой самой причине. Ох, нелегкая это работа – расследовать открытую публичную деятельность!
– Какие отношения у вас с сокамерницами в СИЗО?
– В СИЗО у меня особых проблем нет. (Стучу трижды по деревянной лавке, чтобы не сглазить). Наибольший психологический дискомфорт для меня – отсутствие часов – наручных или настенных, поскольку я с подросткового возраста привыкла планировать время. Физически сложным было забираться на койку второго яруса первые месяцы. Сейчас я на нижней. Отношения с сокамерницами – величина переменная, но в целом они нейтральные: не схожусь ни с кем и не конфликтую. В самом начале, когда я попала в эту камеру, в ней был, можно сказать, сложившийся коллектив со своими внутренними правилами, которые поддерживались всеми добровольно, за малым исключением. Атмосфера была лёгкая и дружелюбная, а теснота не порождала конфликтов. Мне сразу же помогли обустроиться и дали те бытовые мелочи, которые я не догадалась сама положить в "тревожный чемоданчик", стоявший в квартире на случай ареста давным-давно. О том, что в подобное время его надо иметь, мне ещё бабушка в детстве говорила, но всех тонкостей быта в СИЗО я, конечно, не знала заранее. Но эта компания, которую я застала в камере весной 2022-го, уже зимой более чем наполовину "растворилась". Старожилы "Арсеналки" дождались приговоров и разъехались – кто домой, кто в колонию. Вновь приходящие попадали сюда по большей части в связи с лёгкими преступлениями и подолгу не задерживались. С администрацией и сотрудниками СИЗО я тоже не конфликтую и почвы для конфликтов не вижу. Опыт общения с полицией у меня в прошлом наработался немалый, потому есть с чем сравнивать, и тут – норма в моём представлении. А рассказы "многоходов" о том, что творилось в "Арсеналке" и подобных учреждениях лет 10–15 назад, подтверждают мои интуитивные оценки, поскольку тогда это был просто ад, который постепенно разгребли и расчистили. Полагаю, что не последнюю роль в этом улучшении сыграли независимые правозащитники и ОНК, которые в 2010-х годах ещё были весьма эффективными. Сейчас проблемы "Аресналки", на мой взгляд, утыкаются в качество помещений и инженерных сетей. Старое здание можно латать как тришкин кафтан до бесконечности, что и делается, но тех условий, которые есть, к примеру, в "Новых Крестах", этим латанием дыр не обеспечить. И достаточную вместительность – тем более. А женский блок в "Новых Крестах" не достроили по причине банального казнокрадства. Виновных наказали, деньги не нашли. Так что женский СИЗО так и ютится в здании, примерно одного возраста со старыми "Крестами" в непосредственной близости от них.
– "Мирное сопротивление", участницей которого вы являлись до ареста, позиционирует себя как движение, которое ненасильственным способом выступает против военных действий РФ в Украине. Как вы считаете, эффективен ли был ненасильственный протест в России до 24 февраля 2022 года?
– Я хочу немного пояснить, что такое "Мирное сопротивление", о котором вы говорите как о "движении". На самом деле оно таковым не являлось. Под словом "движение" обычно подразумевают массовость и более гибкую организационную основу, чем у политической партии. Например, "Солидарность" в 2008 году создавалась именно как движение с прицелом на вовлечение в политическую жизнь широких слоев населения, но этот опыт не был успешен. А "Мирное сопротивление" – скорее "бренд", под которым себя позиционировала небольшая инициативная группа без постоянного состава и руководящих органов, без программы, без устава – в общем, без всех атрибутов общественного движения. Сразу скажу, что тех восьми лет от чёткого обозначения пути к военной катастрофе до неё самой, которые у нас были, по моему глубокому убеждению, вполне бы хватило для предотвращения подобного сценария, если бы приоритеты оппозиции были выстроены соответствующим образом. И речь идёт именно о ненасильственных действиях по очень простой прагматической причине: чтобы прибегать к насилию, надо обладать силой. Применительно к ввязавшемуся в войну государству – силой не просто мускульной, а военной, например, иметь ЧВК в своем распоряжении, как господин Пригожин (основатель ЧВК “Вагнер” Евгений Пригожин. Наемники ЧВК участвуют в войне в Украине. – СР). У кого есть ЧВК в кладовке? Ни у кого? Тогда вопрос снят. Сейчас не 18-й или 19-й век, когда какие-нибудь парамилитарные формирования с мушкетами и холодным оружием решали вопрос политической власти. Но война 21-го века – это война технологий. Либо ты в ней участвуешь в составе одной из сражающихся армий, либо ты со своими ненасильственными поползновениями и партизанщиной занимаешься ерундой. Большая часть населения любой страны – люди, физиологически неспособные участвовать ни в какой войне: либо слабы, либо стары, либо не вполне здоровы физически. Вот о них то и идёт речь применительно к гражданскому сопротивлению. Эти возможности принято недооценивать, а зря, если вспомнить, что у любого государства своих денег нет, а есть лишь деньги налогоплательщиков. И отношение налогоплательщиков к государственной власти формируются исключительно ненасильственными действиями, то есть путем обмена информацией в широком смысле слова. Информация – не только факты. Отношение к ним в том числе есть степень заинтересованности в том или ином исходе, утверждения в качестве нормы определенных ограничений и снятие других ограничений. Конечно, на уже минувшем этапе истории глупо было бы пытаться в условиях неправомерных ограничений свободы распространения информации создать свой ресурс, способный по мощности охвата соперничать с ВГТРК. Но это касается лишь "электронных" СМИ, а непосредственную передачу информации между людьми никто не отменял. Вот она и была в моем понимании смыслом и акций протеста, и других форм ненасильственной борьбы за общественное мнение. Если бы эта борьба к 2022-му не завершилась для нас поражением, то широкомасштабное вторжение в Украину не было бы возможно.
– Имеют ли смысл ненасильственные акции протеста в России после 24 февраля?
– Когда-то, ещё перед сентябрьским Маршем мира 2014 года, на мой вопрос о цели участия в нём один мужчина ответил: "Чтобы в зеркало на себя не стыдно было смотреть". Вот, пожалуй, это самый точный ответ на вопрос, зачем мы продолжали уже в 2020-х годах повторять азбучные для нас истины.
– Что должно произойти, чтобы ненасильственный протест стал эффективен в России и что в вашем понимании означает эффективный ненасильственный протест?
– Это снижение уровня репрессивного давления. Исторически так обычно и было: массовый протест возникал на завершающей стадии существования диктатур, когда они уже плохо контролировали ситуацию и не очень могли рассчитывать на верность силовых структур. Например, в СССР лишь на фоне перестройки стали появляться массовые общественные организации антисоветского толка, а эффективный массовый протест – это январь 1991 года, то есть за несколько месяцев до распада СССР. Я имею в виду демонстрации в поддержку независимости стран Балтии, в которых в Москве и Петербурге участвовали сотни тысяч. Ничего подобного несколькими годами раньше нельзя было себе представить, но я не свожу понимание ненасильственного сопротивления только к протесту. В более жестких условиях возможны иные его формы, а какие именно, это надо определять "по месту", чего я по понятным причинам сделать сейчас не могу. Но, полагаю, открытый протест в ближайшем обозримом будущем будет уделом одиночек, решившихся на риски выше среднего.
– Вы верите, что вас могут оправдать?
– Конечно, никакого оправдательного приговора по моему делу я не ожидаю и с самого начала не ожидала. "Раз в год и палка стреляет", конечно, но рассчитывать на это слишком наивно. Потому отчасти затягивание процесса мне выгодно, ведь в СИЗО личного времени куда больше, чем в колонии, один день в СИЗО в пересчете идёт за 1,5 дня в колонии. Пока в судах по существу лишь одно заседание касалось вопросов серьезных, во время которого мне зачитали обвинение. Когда комическая интермедия, связанная с "доказательствами вины", закончится, я непременно вернусь к теме доказывания достоверности опубликованных мной военных хроник, подтверждая сформировавшуюся у меня позицию, которую я выразила в публикациях, и анализируя критически те самые "опровержения" от Минобороны, на которых по сути обвинение и строится. Конечно, я не надеюсь таким образом убедить в своей правоте суд, но не он один меня слышит в открытом процессе. Есть слова, которые просто вовремя необходимо произнести вслух.
