"Тебя может закрутить в воронку". Как бороться со стрессом и пропагандой

С началом так называемой "спецоперации" в Украине многие люди жалуются на повышенную тревожность, панические атаки, на то, что им трудно справиться со своим душевным состоянием, разговаривать с друзьями и близкими. Психотерапевт, психоаналитик Анастасия Рубцова рассказала корреспонденту Север. Реалии, как человеческий организм реагирует на стресс и как себя вести в такой ситуации.

"То, что все мы все переживаем сейчас сами и наблюдаем у других, называется – острый стрессовый ответ. Так организм реагирует на любое катастрофическое событие, которое угрожает нашей безопасности, – написала Анастасия Рубцова на своей странице в фейсбуке. Организм реагирует. Не голова, не сознание, не то, что мы привыкли считать "разумным собой". А эндокринная система, гормоны, сосуды. Система эта древняя, поэтому реакции очень сильные, трудно управляемые и направленные на выживание. А не на то, чтобы мы выглядели приятными людьми".

Ситуация осложняется тем, что при этом нередко люди даже в одной семье смотрят на вещи прямо противоположным образом. Вот молодой сотрудник магазина электроники, разговорившись с клиенткой, жалуется, что у него паника, что он не может уснуть, пока не наговорится далеко за полночь со своими друзьями, находящимися в таком же подавленном состоянии, но что ему не убедить родителей в том, что российские самолеты бомбят жилые кварталы украинских городов. "Я показываю маме эти кадры, а она говорит: тебе надо фильтровать свой интернет", – жалуется юноша.

В этом нет ничего удивительного, потому что у всех сегодня разные источники информации, разные информационные пузыри, а это очень сильно влияет на нашу картину мира, – считает психотерапевт, психоаналитик Анастасия Рубцова.

– Если хочешь найти общий язык со своим близким, начни с того, чтобы понять, из каких источников он берет информацию, каким источникам он доверяет. Мы все сейчас совершаем одну ошибку – пытаемся доказать другому правоту своей картинки, – говорит Анастасия Рубцова. – Это базовая ошибка, дипломатические переговоры так не ведутся. Первое звено переговоров состоит в том, чтобы понять картинку оппонента. Молодой человек должен понять, что мама читает, откуда она берет свою картинку и чем ее подкрепляет. Вторая особенность стрессовой ситуации состоит в том, что стресс и тревога выключают нашу любознательность, способность к эмпатии и к восприятию картинки другого человека. Когда возрастает стресс, мы теряем способность вобрать в себя какую-то новую картинку, застывая в той точке, в которой оказались на момент начала стресса. И если мы на этот момент, условно говоря, поддерживали Путина, то мы будем из окружающей реальности вычленять те факты, которые поддерживают нашу картинку мира. А если мы на стартовый момент – момент начала военных действий – не поддерживали систему, мы будем искать те факты, которые нашу картинку мира подтвердят.

– А почему работает именно такой механизм?

– А потому что в стрессе трудно менять картинку мира, сама природа подсказывает, что это самоубийственно.

– Именно поэтому мама мальчика из магазина электроники не хочет смотреть фотографии разрушенных городов в его телефоне?

– Тут еще вот какой момент: я подозреваю, что мальчик не начал с вопроса – мама, а ты какими источниками информации пользуешься?

– А что ему спрашивать, у него дома наверняка мамин телевизор работает.

– Да, и поэтому задача в том, чтобы не противостоять в лоб, а чтобы понять, что говорят по телевизору и что из этого говорения вычленяет мама. Из-за того, что информация сильно искажается у нас в голове во время стресса, это могут быть, как говорится, две большие разницы. Поэтому, если мы хотим переубеждать наших близких, надо понять, что они слышат, начать говорить очень осторожно – так, как работают с жертвами сект. Никто не говорит, что ваш лидер "Аум Синрикё" – негодяй, подонок, вор и убийца. Нам нужно противостоять убеждениям человека не в лоб.

– А как же тогда перетаскивать людей от пропаганды на сторону правды?

– В том, что транслируют пропагандистские каналы, всегда есть какие-то провалы. Если мы их находим, мы можем очень аккуратно на них указывать. Это долгая кропотливая работа. Сейчас, когда мы все в стрессе и панике, не у всех есть на это время, желание и уверенность, что это не бесполезно. А когда условное меньшинство понимает, что оно меньшинство, у него опускаются руки. Чувство этой беспомощности тоже очень тяжелое. И с обеих сторон возникает много раздражения, которое очень мешает и отнимает очень много сил.

– А бывают ведь и безнадежные случаи, когда человек, слыша про разрушение мирных городов, кричит – так им, гадам, и надо, – что тогда?

– Такое бывает, но тут вообще не надо вступать в разговоры, а отойти и, как говорят экономисты, зафиксировать убытки, не тратить больше сил. Силы пригодятся для выживания, о котором нам всем сейчас надо думать. Надо думать о хорошем сне, о еде, о работе, о безопасности, о безопасном жилье, обо всем, что влияет на качество жизни.

– От ваших коллег-психологов можно услышать, что желание прислониться к власти, солидаризироваться с ней, быть с большинством относится к базовому инстинкту самосохранения, за который людей не стоит осуждать, – это правда?

– Конечно. Потому что большинство больше тебя, оно тебя снесет. Это безусловно базовый инстинкт.

– Иногда видишь опросы на улицах – там часто вполне спокойные люди попадаются, у них никакой войны нет, освободительная операция идет по плану, и вообще кажется, они совсем не переживают и стресса никакого не испытывают.

– Это называется отрицание – это тоже психологическая защита, опять же исходящая из тех источников информации, которыми мы пользуемся. Если мы привыкли доверять Первому каналу – значит, его картинка мира и будет единственной реальностью, данной нам в ощущениях. Чтобы не допустить таких тяжелых чувств, как страх, вина, стыд, психика использует защиту-отрицание и очень ей радуется – настаивает на ней и очень неохотно от нее отказывается. Потому что понятно, что альтернатива – так себе. Но защита-отрицание не может держаться долго, она меняется под воздействием внешних обстоятельств, а я подозреваю, что они в России в ближайшие недели будут меняться очень сильно. И постепенно защита-отрицание в головах многих людей будет уступать некоторому признанию реальности. Мы еще не знаем, как это будет выглядеть и кто прозреет, но это неизбежно произойдет – ведь меняется та реальность, которая вокруг человека, а не та, которая в пропагандистских СМИ, – когда нет продуктов и все твои любимые магазины закрыты. Вот тут ты замечаешь, что реальность изменилась, спрашиваешь: почему и что мне теперь делать.

– Так что, тех, кто поддерживает "спецоперацию", скоро станет меньше, баланс изменится?

– Нет, не думаю. Когда ситуация тревожная и максимально угрожающая безопасности, то быть в оппозиции – просто физически опасно. Я думаю, что будет расти количество не оппозиционно настроенных людей, а людей, находящихся в острой стрессовой реакции, не понимающих, что происходит, куда бежать и что делать. А это очень опасное состояние и для самого человека, и для государства – когда внутри него таких людей много. Потому что тогда в государстве начинается хаос. Так что я бы предположила, что будет расти социальное напряжение, а не число не поддерживающих власть.

– Как в такой ситуации поддержать друг друга?

– Можно просто друг друга выслушивать, это полезный механизм, но на него не всегда есть силы. И в этом случае не нужно себя насиловать. Позаботиться о другом можно в самых простых формах – налить чаю, обнять, погладить по голове, этого достаточно. Не надо сейчас требовать большего ни от себя, ни от других. Это все, что мы можем.

– Сейчас очень увеличилась у всех потребность в общении – люди хотят больше видеться, больше разговаривать. Это нормально?

– Да, это нормальная потребность сплотиться перед лицом угрозы.

– От некоторых можно услышать горькую фразу: теперь я хорошо понимаю, что чувствовали антифашисты в нацистской Германии…

– Да, но это сложный вопрос – мы же не знаем, как на самом деле чувствовали себя антифашисты в нацистской Германии. Мы проводим эти аналогии потому, что мы лучше всего знаем Великую Отечественную войну, от нее осталось больше всего письменных свидетельств, она к нам ближе. Но во всех войнах действуют одни и те же механизмы, когда люди оказываются по разные стороны баррикад, когда возникает ценностный конфликт, и люди понимают, что им просто не договориться, что у них просто нет поля для ведения диалога. Это всегда тяжелое и мучительное чувство, во всех войнах оно возникает.

– Мы говорили о немецких антифашистах, но ведь огромное количество немцев прятались в тех самых информационных пузырях, которые вы упоминали, – и говорили потом, что ничего знали, не видели концлагерей, были далеки от политики. А потом была долгая и мучительная денацификация. Мы можем извлечь из этого какие-то уроки?

– Главный урок в том, что человеческая природа не меняется по мановению волшебной палочки. Она меняется долгой, мучительной, последовательной дрессировкой, и немцы проходили свой путь не во время войны, не в ажиотаже военных действий, и не в то время, когда они побеждали, и не в то время, когда они проигрывали. Весь процесс осмысления, покаяния, вины они прошли уже после окончания войны. Пока события длятся, мы не можем ничего осмыслить, понять и покаяться. Все, что мы можем, это заботиться о своих близких, а осмыслять мы будем потом – когда и если останемся живы.

– Многие замечали, что в России люди так и не привыкли обустраивать свою жизнь с комфортом, вот Дмитрий Быков, например, недавно сказал, что мы не хотим жить, а хотим воевать и умирать, и что психологию нации надо перезапустить – вы с этим согласны?

– Действительно, с одной стороны, в России есть этот героический миф, нам хорошо, когда у нас есть возможность быть героями. Не всем, но многим героическая роль важна и приятна, потому что в нормальной повседневной жизни мы не чувствуем себя достаточно хорошими, достаточно успешными. Я бы сказала, что это сильно связано с бедностью: есть психологические исследования, которые показывают, что нам хочется быть героями, потому что мы не можем достаточно хорошо жить в повседневности. Но поможет ли война что-то перезапустить – учитывая то, к чему могут привести экономические санкции, – это не шанс, это могила. Я не верю, что экономические санкции и обнищание могут перезапустить психологию человека. Подломить – да, травмировать – да, перезапустить – извините, нет, не верю. А вот полезно ли будет России выиграть – безусловно, нет.

– А полезно ли будет проиграть?

– Если верить исследованиям, то наш мозг раз в 8 чаще возвращается к проигрышу и анализирует его причины, чем к выигрышу. Так что – да, есть шанс, что, проиграв, мы чуть больше подумаем о том, что совершили.

– И есть надежда, что когда Россия перестанет представлять опасность для всего мира, то миру больше не захочется сдавливать ее санкциями – до полного удушения.

– Да, но поскольку сейчас мы находимся в точке максимальной энтропии, максимальной неопределенности, я бы не рискнула из этой точки делать какие-то прогнозы. Все мои прогнозы, которые я делала за последние несколько дней, не оправдались, и все прогнозы, которые я видела, не оправдались тоже. Понятно, что процесс развивается по каким-то своим законам – давайте посмотрим.

– Я понимаю, что вы не осматривали первое лицо, но все-таки что вы можете сказать о его непредсказуемом поведении?

– Почему же оно непредсказуемое? Чтобы его понять, достаточно открыть учебник психиатрии и прочесть главу "Параноидный психоз", там все написано. Понятно, что наши догадки могут строиться только на внешних признаках, но действительно бывают такие состояния, когда люди начинают видеть угрозу во всем, во всех, и психика не может остановиться, подозрительным и угрожающим кажется все вокруг. И чем больше усилий предпринимает человек, чтобы себя защитить, тем ему страшнее – кажется, что не все предусмотрено, не от всех угроз защитили. Это такой раскручивающийся маховик, человек оказывается в бункере – никому не доверяющим, не открывающим дверь соседям, не пускающим на порог врача и рассматривающим мир сквозь замочную скважину, выставив туда дуло ружья.

– А поддается ли такое состояние лечению, вообще каким-то изменениям?

– Сложность параноидного психоза состоит в том, что сам человек себя больным не ощущает, никому не доверяет и за помощью не обращается, а всех, кто способен ему хоть как-то об этом намекнуть, он воспринимает как врагов и как угрозу. Так что в каком-то смысле это состояние безвыходное. Для самого человека.

– То есть вы считаете, что это диагноз, а не комплексы и желание восстановить империю? И в любом случае, насколько такое состояние человека влияет на остальных?

– Как говорилось в мультике про Простоквашино, это только гриппом все вместе болеют, а с ума поодиночке сходят. Поэтому не надо думать, что вся страна может пребывать в состоянии параноидного психоза. Да, паранойя – это состояние, иногда заражающее окружающих, бывает, что вокруг одного человека с паранойей собирается еще кучка людей такого же параноидного склада. Но понятно, что не могут все депутаты Государственной думы находиться в параноидном психозе – нет, эти люди как-то иначе объясняют себе происходящее. Чем более широкие круги, тем больше люди начинают все рационализировать, придумывать какие-то поводы, какую-то гордость за какую-то страну, искать собственные выгоды и оправдания. Наш мозг вообще очень хорошо умеет искать оправдания и выгоды, рациональные причины, он нам всегда все объяснит.

– Вы говорите, что не могут все депутаты быть в таком состоянии, но разве мы не знаем феноменов, когда целые нации как будто заражаются…

– Нельзя заразиться, повторяю, параноидным психозом, но в какой-то момент тебя может закрутить в воронку этой групповой динамики. Особенно легко провалиться в это состояние, когда толпа, митинги, большие массы людей, но все время мы не можем в нем пребывать, если это не наш диагноз. Вся нация не может заразиться.

– Не может? А когда жена Бориса Пастернака говорила, что ее дети любят "сначала Сталина, а потом меня и Борю",– разве это не психоз?

– Нет, это не психоз, это влияние пропаганды.

– И все-таки – нам не грозит что-то вроде массового психоза?

– Давайте посмотрим. Развитие может пойти и в ту, и в другую сторону, сейчас это примерно равновероятно. Но мне хотелось бы верить, что такого не будет – потому что не та ситуация. Если вспоминать войну, нацистскую Германию, то немецкая нация была в тот момент совершенно в другой ситуации, они были очень сильно унижены тем, что произошло во время Первой мировой войны. И они были на подъеме своего национального самосознания.

– А разве распад СССР не воспринимается как травма – не только одним человеком, но очень многими?

– Поэтому я и говорю – давайте посмотрим, что будет. И еще не забывайте, что в Германии был новый лидер, и у него поначалу были реальные успехи в экономике. А нам пытаются продать старого лидера на фоне чудовищного экономического кризиса и падения рубля. На этом фоне труднее подпадать под обаяние вождя. Но это не значит, что народ прозреет, скорее, будет социальная апатия.