Художник Дмитрий Шуров в марте 2022 года уехал с семьей из России, сейчас он живет и работает в Ереване. "Жених приехал", "Груз 200", "Посттравматическое стрессовое расстройство", "Похоронка" – так называются картины, созданные Шуровым во время войны. В начале октября его работы покажут в Ереване на выставке "Ностальгия". Шуров называет себя "солдатом интеллектуального фронта", его цель – показать, что война – это ужасно, что не все русские – гребаные Z-патриоты, сказал он в интервью корреспонденту Север.Реалии.
После того как началась война, Дмитрий сменил уже несколько стран. Решение уехать зрело давно.
– Мы с женой готовились к отъезду до войны, понимали, что автократия перетекает в тоталитаризм, что очень медленно тебя душат волосатые руки твоей любимой страны. И просто осточертело молчать, бояться, ждать стук в дверь, переходить на другую сторону при виде сотрудников полиции… Еще мы хотели сыну дать лучшую жизнь. Ему 17 лет, и не хотелось бы, чтобы он стал черноземом на никому не нужной войне, – говорит Шуров.
В первые дни войны у него был "выплеск эмоций на грани срыва". После чего и появилась серия антивоенных работ, за которые теперь в России могут привлечь сразу по нескольким уголовным статьям.
– В начале войны было не так много статей за "дискредитацию армии" и прочего бреда. К тому же всю жизнь в России я крутился в среде художников и кураторов, где в последние годы появилось много залетных, мутных людей, похожих на сотрудников органов, которые ищут всякую крамолу.
Я всегда знал, что они обладают интеллектом инфузории. Уверен, что большинство просто не догоняет, что изображено на картинах. У наших сотрудников органов, которые блюдут чистоту мышления граждан, "карательный ***" стоит, скорее, на нонконформизм, на стрит-арт – это достаточно протестный жанр в России, на художников-одиночек, высказывающихся на тему войны. Поэтому я им был неинтересен, хотя некоторые сигналы получал до отъезда. Ну а сейчас мне все равно, что они найдут в моих работах.
Дмитрий Шуров родился в Свердловске (Екатеринбурге) в 1989 году. У него нет академического художественного образования, его живопись выросла из татуировок. А некоторые татуировки, наоборот, из живописи. В Петербурге он жил и работал несколько лет.
Его любимая картина "Красный дом" тоже связана с Петербургом.
В 2021 году в центре "Арт-Лига" была выставка его работ. "Петербургские улицы, церковь на окраине маленького города, смотровые вышки у зоны, безликие хрущёвки – это синкретическое пространство, объединённое одной судьбой, оформленное художником в едином и узнаваемом стиле, – писала куратор выставки Юлия Рыбакова. – Он совмещает элементы тюремной татуировки, авангардных произведений искусства XX века, народного творчества и "звериного стиля".
Персональные выставки Дмитрия Шурова были в Москве и Петербурге. Среди коллективных выставок, в которых он участвовал, – скандально известная "Осень пахана" (2019), открытие которой представители власти сорвали с утра в день рождения Владимира Путина.
В одном из своих довоенных интервью Дмитрий Шуров говорил: "Как художник я должен находиться здесь, чтобы продолжать писать картины о том, что здесь происходит… События, происходящие в последнее время на просторах нашей великой Родины, не настолько меня трогают и неудобны, чтобы я собрал вещи и уехал. Хотя, если меня достать, я свалю".
В Стамбуле, по словам Дмитрия, они оказались случайно: туда ехали их товарищи, которые позвали помочь им открыть кафе, и можно было сразу заняться делом.
– В эмиграции главное – не бездельничать: если предаваться унынию, очень быстро начинаешь плыть башкой. Жили как студенты, только уже семьями на одной квартире: строили, общались, изучали новую культуру. Это было хорошее и теплое время.
Потом переехали в Ереван – жена у Дмитрия армянка, и еще в России решено было подать документы на оформление гражданства. Получали его уже в Ереване. Здесь же ребенок закончил школу. Но Ереван не последняя остановка.
– Мир сейчас меняется просто за недели, – замечает Дмитрий Шуров. – В творческом плане в эмиграции я вижу лишь плюсы, прибавку в идеях и мыслях. Мне нравится наблюдать за новыми культурами, сравнивать страны: ты с большой лупой наблюдаешь за окружающим миром, что-то подмечаешь, запоминаешь. Это невероятно увлекательный процесс, который приносит множество идей.
В новой стране мы всегда селимся там, где живут обычные люди, стараемся максимально вливаться в их жизнь. Люди во всем мире такие же, как и мы, их так же беспокоят обычные житейские вещи. В Стамбуле я любил наблюдать нетуристическую жизнь города, мне нравится наблюдать мрачные стороны жизни, которые люди обычно хотят спрятать. Я считаю, что вижу жизнь как реалист: к сожалению, в реальности больше темных пятен. Но это не мешает мне радоваться жизни в целом.
В эмиграции ему стали говорить, что его работы стали легче и ярче. Он объясняет это другим восприятием цвета в южных странах.
– Из-за солнца все цвета будто выкручены на максимум контраста. А в России, особенно на севере, все более темное, и это сказывается на цветовой гамме живописи. Ну и на второй год эмиграции отступило вечно гнетущее чувство жизни внутри России, но его заменила война – она никуда не уходит, преследует везде, в какой бы ни находился стране. Поэтому мрака будет еще очень много. С другой стороны, я стал видеть вокруг больше счастливых людей, с другим мышлением. Заметил, что и сам меняюсь . Может, сменив еще десяток стран, к старости стану оптимистом – кто знает.
Я люблю вечерами ходить по городу и заглядывать в окна. В Стамбуле мало кто закрывает их шторами. Меня поразило, что у турок, не у богатых, а у простых обывателей, очень хороший вкус . В России это будет зассанный гобелен времен СССР или убогий пейзаж с березами, а там – какой-нибудь крутой авангард. Поэтому, пока мы жили в Стамбуле, я вдохновлялся турецкими художниками и турецким образом жизни.
Армения оказалась не менее интересной, он всегда хотел тут побывать. Дмитрий говорит, что видит глубокие шрамы, оставшиеся и от советского периода, и от пережитого геноцида, от которых так и не удалось оправиться. С другой стороны, он обнаружил здесь огромное количество художников и скульпторов, сразу начал изучать местное искусство, пытаясь понять, кто чем дышит, какие галереи стоит посетить.
– Из-за того, что Армения была в составе СССР, здесь очень много советского авангарда, соцреализма. А многие мастера рисовали именно то, что я люблю, – советский нонконформизм, – радуется художник. – Классику я никогда не любил. Дома меня первым зацепил Шаламов, потом отец подсунул книгу Веллера "Хочу быть дворником", так я лет с 16–17 стал поклонником Веллера, его взглядов на мир и философии. Потом я начал специально выискивать у букинистов книги про диссидентов. "Новую газету" читал еще в бумажном виде, восхищался расследованиями Политковской, Милашиной. Так что я всегда понимал, в какой стране живу и что может произойти.
Дмитрий рос в мастерских советских художников и видел много нестандартного искусства. Его отец тоже был художником (Игорь Шуров. – СР), и тоже непротокольным: его всегда влекли запретные темы, контркультура, андеграунд. У отца была отличная библиотека, он увлекался диссидентской литературой, искусством, политикой. Что именно явилось толчком к созданию собственных картин на острые темы, Дмитрий не помнит: "Просто само все выходит изнутри".
Была у отца и большая коллекция мастеров, большинство этих работ сейчас в музеях. Первые публикации самого Дмитрия были в АХУХУ ("Ассоциация Худших Художников" – изначально сообщество и одноименная группа в "Вконтакте", в которой художники могли размещать свои работы, зачастую посвященные критике российской власти, сейчас существует в инстаграме. – СР).
– Что общего у российского неофициального искусства и у советского андеграунда? И в чем их различия?
– Общее – это протест и высказывания о проблемах государства. А различия – новые техники и материалы, возможность выставляться, иметь свою аудиторию и делать выставки в интернете, где можно положить болт на цензуру.
Дмитрий Шуров уже много лет увлекается татуировкой, в том числе тюремной: он считает, что изначально это была своеобразная форма протеста против советской власти.
– Первым человеком, который объяснил мне, как сделать "пешню" (игла для татуировок. – СР), был дядя моего товарища по школе, – вспоминает Дмитрий Шуров. – Он служил в армии, у него была наколка тигра на груди. Потом один чувак с зоны объяснил мне, как собрать машинку из бритвы, мотора, ложки и струны. Потом я уже сам усовершенствовал эту конструкцию и помогал другим ребятам собирать свои машинки. Наносить татуировки я учился сам, на своих ошибках. Иногда люди, прошедшие тюрьму, рассказывали мне про самопальную краску и другие мелочи, но даже тогда, в 2005–2007 годах, это было устаревшим – в Москве и в мире появлялось много профессионального оборудования, а мы еще ничего не знали про тату-культуру, изучали ее по армейским и зоновским наколкам.
Дмитрий говорит, что ничему не научился у этих мастеров, а после общения с ними только укрепился во мнении, что в армии и на зоне нет никакой романтики. Но любовь к тюремной татуировке осталась.
– Тюремная татуировка стала популярна: многие мастера к ней обращаются, интерпретируют в очень сильный своеобразный стиль, присущий только российской татуировке, – поясняет художник. – Я до сих пор во многих сюжетах придерживаюсь именно русской криминальной татуировки, она хорошо отражает мои мысли: четкий символизм, простота острых высказываний, ничего лишнего. Часто я пишу картины по наитию, просто отпускаю мысли и руки. У меня нет академического образования, я всю жизнь учился рисовать сам.
Свое творчество Дмитрий считает нишевым и контркультурным. По его словам, люди не очень любят сложные вещи и у широкой публики нет запроса на темы, с которыми он работает. С другой стороны, то, что он делает, близко новым эмигрантам, которые чувствуют то же, что и он, ненавидят войну и "не хотят скрываться под масками безразличия и апатии".
– Я думаю, что могу быть интересен людям с реалистическим подходом к жизни, не боящимся слышать правду, склонным иронизировать над жестокостью жизни и над собой.
– Искусство и творчество помогают справляться с личными переживаниями?
– Безусловно, это почти как работа с психотерапевтом: внутренние разговоры с собой, моделирование ситуаций. Когда я читаю новости – раньше просто пошел бы и нажрался с горя, а сейчас творчество для меня – замечательный спусковой клапан для лишних эмоций.
– Чем, кроме создания картин и татуировок, вы занимаетесь в Ереване?
– Я живу как обычный гражданин. Рисую татуировки клиентам и картины, режу линогравюры, читаю книги. Мы с семьей стараемся выбираться на природу, благо в Армении много красивых мест и гор, но очень не хватает моря. Ждем решения по документам и думаем, в какую следующую страну поедем. В Ереване я планирую сделать персональную выставку с кавказской серией картин, пока накапливаю материал и работы. Далеко старюсь не загадывать, потому что в новых реалиях ситуация меняется постоянно и непонятно, где мы окажемся. Хотелось бы провести антивоенную выставку где-нибудь в Европе. Только там это сейчас возможно. В России за такие выставки – психушка или зона.
– Это поможет изменить мнение людей о войне?
– Я сейчас веду себя как солдат интеллектуального фронта, мои цели просты: показать, что война – это ужасно, что не все русские – гребаные Z-патриоты. Музыканты поют песни, художники должны высказываться, ездить, показывать антивоенные выставки. Если мы посеем антивоенные мысли хоть в пару голов, это уже будет маленькая победа.
Одни воюют с автоматом, для других кисти и карандаши – это их оружие, и в такое сложное время его тоже нужно применять в борьбе со злом. Картины про войну – это напоминание следующим поколениям. Я был в Ереване на выставке графики Отто Дикса (немецкий художник, участник Первой и Второй мировых войн. – СР). От офортов, посвящённых окопным войнам, ветеранам, калекам, послевкусие сильное. О многом задумываешься на таких экспозициях.
Если в России продолжится тренд на ужесточение репрессий, то официальное искусство окончательно станет пресным, рафинированным, не затрагивающим острых тем и однообразным, как пейзажи с уличной ярмарки мастеров, считает Шуров. Неофициальное искусство тоже пострадает – расцветет самоцензура, многим придется рисовать в стол.
– Мы получим много спившихся и сторчавшихся, несчастных художников. Часть из них закончит в дурдоме или превратится в городских сумасшедших. Какая-то часть молодых и дерзких, кто рискует высказываться, попадет на зоны за всевозможные "дискредитации". Насчет российского искусства за рубежом ничего пока не могу сказать. Вижу, что ребята устраиваются, что-то рисуют, выставляются, – значит, живут и могут работать.
