Семью 90-летней Греты Баум из Петербурга разрушила война и сталинские репрессии. Ее отец – главный инженер завода "Русский дизель", получил 10 лет лагерей за немецкие корни. А дядя Сергей Дьяконов – один из первых директоров Горьковского автомобильного завода– был расстрелян в 1938 году. Сама Грета на всю жизнь запомнила, как стояла рядом с Анной Ахматовой у тюрьмы "Кресты" в бесконечной очереди на "300 часов". Ничего страшнее войны быть не может, и никто, переживший ее, не может поддерживать войну в Украине, уверена она.
Грета Баум родилась в Ленинграде в 1932 году. Большая семья – мама, папа, бабушка, две маминых сестры и их дети – жили в пятикомнатной квартире на Петроградке. Завод "Русский дизель", на котором работал отец Эвальд Густавович Баум, находился буквально в нескольких сотнях шагов от дома, через парк Карла Маркса. В этой же самой квартире в "ленинградский" период своей биографии останавливался и "дядя Сережа" – директор Горьковского автозавода Сергей Дьяконов. На его директорской даче под Горьким (сейчас Нижний Новгород) за год до трагического конца его карьеры семья Баум отдыхала вместе с маленькой Гретой.
– У нас была прекрасная жизнь, – вспоминает Грета Эвальдовна Баум. –Уходя на работу, папа заглядывал в детскую комнату, где жили я и мои двоюродные братья и сестры, и спрашивал у нас "Ви гейтс?" (wie geht's – нем. "как поживаете?”– СР). Он знал немецкий в совершенстве. Помню, что мы, маленькие, играли в войну. Дети ведь все в войну играют. А потом война и правда началась. Отец вообще практически перестал ночевать дома. Работал на заводе целыми сутками и приходил только отдохнуть на несколько часов. А маме говорил, чтобы слушала стук, который доносился с завода, и если перестанет стучать, чтобы сразу же его разбудила. И мама будила, когда стук прекращался, он вставал и снова уходил. Мама работала там же, на "Русском дизеле" в отделе старшего технолога.
К хозяину дачи, где так хорошо жилось маленькой Грете, маминому брату Сергею Дьяконову, благоволил нарком тяжелого машиностроения Серго Орджоникидзе. Под руководством Дьяконова к концу 1930-х годов Горьковский автозавод стал крупнейшим автомобильным производством в стране и выпустил 450 тысяч машин.
Но в 1937 году на ГАЗе полным ходом шли аресты рабочих: директор не успевал подписывать приказы об их увольнении. А потом убрали и его самого, обвинив в плохом руководстве предприятием. В июле 1938 года он был обвинен во вредительстве, шпионаже и контрреволюционной деятельности и через полтора месяца расстрелян.
Через месяц после начала войны семья Греты уехала в эвакуацию. И именно в Горький, где еще совсем недавно они проводили лето вместе "дядей Сережей", про которого теперь было опасно даже вспоминать. В Горький отправилась часть оборудования из цехов завода, и когда семья приехала, мама сразу же стала работать. Эвальд Баум оставался в Ленинграде на своем посту. А потом его освободили от должности, и он попал в общей поток депортации немцев, проживавших в городе.
– Тогда всех ленинградских немцев собрали и выслали из города, – рассказывает Грета Баум. – Моего отца хотели отправить в Казахстан. Состав, на котором он ехал, проходил через Горький и на какое-то время там останавливался. Папа отпросился у начальника эшелона и пришел к нам. Мама пригласила всех работников завода, которые находились в эвакуации в Горьком, и все слушали, что он рассказывал про Ленинград. Мы жили, естественно, в коммунальной квартире, народу было, как сельдей в бочке. Наверное, кто-то донес об этой встрече, потому что, когда он пришел во второй раз, его арестовали. О том, что дядя Сережа, которого к тому времени уже расстреляли, был нашим родственником, в НКВД наверняка было известно. Скорее всего, это сыграло свою роль. Потом мы узнали, что отцу дали десять лет. Я тогда была еще маленькой, и мне сказали так: вот тебе сейчас 10 лет, а папа вернется, когда будет 20.
После ареста в квартиру, где проживала семья Эвальда Баума, пришли еще раз, чтобы провести обыск. Забрали его дневник – небольшую записную книжку, где среди прочего была запись о том, как в блокадном Ленинграде голодающие, чтобы выжить, отрезали куски от умерших и ели их. Грета Баум вспоминает, что записную книжку мама сама настойчиво протягивала пришедшим чекистам: посмотрите мол, почитайте, какой он замечательный человек. Предположить, что правда о блокаде только усугубит обвинение, никто не мог. Бывшего главного инженера "Русского дизеля" осудили по печально известной "пятьдесят восьмой", вменив ему пропаганду и агитацию против советской власти, и отправили в Кировскую область.
Когда война закончилась, Наталья Баум вместе с дочерью Гретой и остальной родней вернулись в Ленинград. Но их квартира оказалась полностью занятой. Из пяти комнат для них освободили только две, и начался советский коммунальный быт. Спустя несколько лет после возвращения, семья узнала, что Эвальда Баума из Кировской области перевели досиживать срок под Ленинград. В эти последние годы заключения состоялось несколько свиданий, для которых заключенных привозили в "Кресты". Там же родственники выстраивались в огромные очереди для того, чтобы сделать передачу. В одной из таких очередей Грета Баум оказалась рядом с Анной Ахматовой. В то время сын поэтессы Лев Гумилев был повторно арестован и ждал отправки этапом. Позже Ахматова напишет в своей поэме "Реквием" об этом бесконечном ожидании под стенами тюрьмы:
"… где стояла я триста часов
И где для меня не открыли засов".
Поэтессу юная студентка мединститута узнала сразу.
– Она стояла прямо передо мной, но мы, конечно, ни о чем не говорили, – вспоминает Грета Баум. – В этой очереди никто не разговаривал, все ждали молча. Длиннющая очередь, я не знаю, сколько там было народа. И всего одно окошко, до которого в тот день мы так и не дошли, не смогли передать свои посылки, хотя ждали до глубокой ночи. Мы были от окна еще далеко, когда оно закрылось.
Эвальд Баум вышел на свободу, как когда-то и предсказали старшие Грете: ей было 20, и она уже училась на третьем курсе медицинского института. Дверь квартиры открылась, когда они вместе с подругой сидели и готовились к экзаменам. "А это мой папа", – сказала Грета своей однокурснице. Больше ничего объяснять не решилась. На пороге стоял заметно постаревший мужчина. Находиться в Ленинграде больше 24 часов ему было запрещено: статья 58 устанавливала пятилетнее поражение в правах после освобождения. Человек, вернувшийся домой после 10 лет тюрьмы и разлуки с родными, должен был увидеть их и снова исчезнуть в никуда.
– Он переночевал, а утром ушел. Можно было поехать на 24 километр под Ленинград, там недалеко от Выборга был специальный поселок для тех, кто освободился и не мог жить в городе. Но все осужденные знали, что, если ты туда поедешь, наверняка получишь повторный срок, и уже не 10 лет, а 25. Поэтому отец сел на электричку и поехал, куда глаза глядят. И на каждой станции ему говорили: "Сюда нельзя, здесь у нас таких много. Езжай дальше!" Так он и доехал до Новосибирска. А дальше уже не смог, деньги просто кончились. Мы ему дали с собой, сколько смогли – жили-то не богато.
Из Новосибирска Эвальд Баум написал письмо, звал семью к себе. Но в Ленинграде жизнь только устоялась. Мать и ее сестры работали, повзрослевшие дети учились в вузах. А бабушка уже практически не ходила. На новый переезд в неизвестность семья не решилась. Вскоре после этого отец Греты Баум женился на другой женщине, а потом приехал оформлять развод с мамой. Вспоминая сегодня те далекие годы, Грета Эвальдовна папу не осуждает: "У него ведь тоже вся жизнь сломанной оказалась. Нужно было как-то устраиваться".
Война не убила никого из героев этой истории, но сталинские репрессии исковеркали их судьбы без всяких бомб. Отцу Греты Баум, главному инженеру завода "Русский дизель" Эвальду Бауму повезло выжить в мясорубке сталинских репрессий и дождаться собственной реабилитации, уже при Хрущеве. Родного брата его жены Сергея Дьяконова, директора ГАЗа, при котором на заводе начали выпускать легендарные "эмки", реабилитировали уже посмертно, в 1956 году. По злой иронии судьбы, во время ареста в Москве увезли Дьяконова на той самой "эмке".
Грета Баум недоумевает, как россияне, живущие в 21-м веке, могут восхищаться Сталиным, который погубил и сломал столько жизней.
– Ведь масса людей сидела. Огромное количество. Это было практически в каждой семье, на моем курсе в университете у девочки тоже сидел отец. Мы, правда, тогда особо об этом не разговаривали. А потом, когда началось "дело врачей", у нас преподавателей забирали прямо во время лекций, из переполненной аудитории, на глазах у всех. Потом уже разобрались, что наш дорогой и любимый Иосиф Виссарионович так забавлялся. Мы боялись слово сказать неосторожное. Ведь если кто-то хотел получить твою квартиру или комнату, могли запросто накапать, и по доносу человека тут же арестовывали. Мы все прекрасно видели, что происходит, и были сыты этим по горло.
Пережившая Великую Отечественную Грета Баум сегодняшнюю войну с Украиной не одобряет и новости старается не смотреть.
– Это было самое страшное время в жизни нашего поколения. Такое из памяти ничем не сотрешь, – говорит она. – Разрушенные города, бомбежки, люди, оставшиеся без дома. Когда каждый день мог стать последним для тебя, для кого-нибудь из твоей семьи или соседей. Постоянное ощущение ужаса и ожидание того, что вот сейчас загудит тревога, а потом снаряды сверху полетят. Смотришь на человека, и не знаешь, увидишь ли его завтра, или нет. Пережить такое не пожелаешь никому. А потом еще послевоенные годы, тоже тяжелые, страну восстанавливали заново из руин. Поэтому, когда кто-то говорит о войне по телевизору так, будто речь идет о каком-то развлечении, думаешь: о чем они вообще?!
