"К нам относятся как к рабам". Почему врачи увольняются из больниц

Несмотря на нехватку врачей и среднего медперсонала, во многих регионах России, в том числе в Петербурге и Ленинградской области, они увольняются из стационаров. Многие из них говорят о невыносимых условиях работы, снижении зарплаты и резко ухудшившемся за последние несколько лет отношении как со стороны руководства больниц, так и пациентов.

По данными Комитета по труду и занятости населения, в Ленинградской области на 1 июля 2021 года не хватало 457 врачей разного профиля и 340 медсестер. Тем не менее врачи, медсестры и санитарки продолжают увольняться из областных больниц. Заместитель председателя Санкт-Петербургского Межрегионального профсоюза работников здравоохранения "Действие" Григорий Бобинов говорит, что, судя по пилотному проекту новой системы оплаты труда в здравоохранении, положение медицинских работников лучше не станет.

– Выяснилось, что не только повышения зарплаты не будет, но усугубляется и без того серьезная сегрегация по регионам: появляются коэффициенты, и в каких-то регионах коэффициент будет 1, в каких-то 3, то есть разница в зарплатах будет в три раза, – пояснят Бобинов. – У нас и раньше в бедных, дотационных региона зарплаты врачей были очень низкими, а сейчас они еще больше в минус уйдут. Да зарплаты и так снижаются – в Ленинградской области до всякого пилотного проекта уже приняли новую систему начисления зарплат: повысили немного оклады, но зато понизили все надбавки, которые зависели от местных коллективных договоров на уровне больниц, и зарплаты упали. Те врачи, которые отказались подписывать новые договоры, были уволены. Профсоюз "Действие" помог им восстановиться, потому что увольнение было незаконным, но потом, чтобы избавиться от первичной организации, было целиком сокращено эндоскопическое отделение больницы вместе с председателем первички. Недавно во Всеволожском районе уволилось сразу 30 фельдшеров ТЦМК – это территориальный центр медицины катастроф Ленинградской области. Им снизили зарплату еще на 10 тысяч, и они все сразу взяли и уволились.

Об увольнениях врачей и медсестер говорит и Ольга Чайка, представляющая карельский профсоюз "Действие".

– Со скорой помощи в Петрозаводске за этот год очень много уволилось врачей, медсестер, фельдшеров и даже водителей, потому что зарплата снизилась – в 2021 году она у нас ниже, чем в 2019-м. А нагрузка адовая. В условиях нашего города должны работать 33 бригады, а у нас их 19–21, иногда даже всего 18 бригад. Количество вызовов безумно растет, людям некогда даже поесть. Раньше те, кто ночью дежурил, могли, как правило, хоть два часа поспать, теперь такой возможности ни у кого нет. Перекусить можно только ночью, когда у водителей пересменка. И люди увольняются, уходят пусть даже на такую же маленькую зарплату, но зато на более спокойную работу.

Увольняются люди не только в регионах. Хирург, специалист по эндокринной системе, по щитовидной железе, доктор наук Ирина Котова 2 месяца назад ушла из МОНИКИ (Московский областной научно-исследовательский клинический институт им. М. Ф. Владимирского. – СР), где она проработала 21 год и защитила докторскую диссертацию.

– Я работала сначала ведущим научным сотрудником, а потом они решили, что нам надо платить поменьше, и в результате я последние несколько лет работала просто старшим научным сотрудником. В принципе, это областная больница плюс научный институт. И это одна из старейших больниц Москвы, ее когда-то основала Екатерина Вторая как больницу для бедных. С научной точки зрения оставаться мне не имело никакого смысла, финансирование фактически прекратилось. Его особо никогда и не было, но в последние годы вся наша деятельность стала направлена только на выполнение плана. Мы работали в режиме "пятилетку в три года". У нас был план на рак щитовидной железы и на другие заболевания. На науку времени просто не оставалось. Вместо того чтобы заканчивать работу в 16.20 после положенных 7 часов, мы работали до 9–10 вечера, последние операции начинались только в 5–6 часов. В последнее время нас стали принуждать выходить еще и по субботам, причем документально эти выходы никак не оформляются. Когда я спросила, а кто будет отвечать, если у больного во время операции будет остановка сердечной деятельности, такое ведь бывает? И мне представитель администрации ответил – конечно, вы, вы же лечащий врач. Нам за это не платили. А случись ЧП, начнись проверка – с какой стати ты пришел в нерабочее время и взял больного на операцию – может, за взятку?

Зарплата зависит во многом от решения руководства отделения и от того, сколько отделение заработало денег для больницы. Вот, например, рак щитовидной железы стоит, не помню точно, 200 или 250 тысяч рублей, больнице платят эти деньги страховые компании. А если мы не выполняем план, наше отделение может быть признано нерентабельным, пойдет речь о том, что его нужно закрыть. И вообще теперь в государственной медицине есть болезни дешевые, а есть болезни дорогие, и интересны, конечно, те, что хорошо оплачиваются. И врач теперь работает по стандарту – назначает определенные обследования по стандарту, а если у меня есть подозрение, что у больного имеется еще одно заболевание, не менее серьезное, но не входящее в наш стандарт, я должна или дополнительных специалистов привлекать, или давать больному рекомендации, но ни в коем случае не обследовать его в больнице. Раньше ты ощущал себя врачом, а теперь – человеком, выполняющим определенные услуги. Больной поступает – и ты не можешь сделать шаг ни вправо, ни влево, ты должен его быстро прооперировать и на следующий день выписать, иногда на второй, в крайнем случае, на третий. Бывает, ты видишь, что больной еще не готов ехать домой, но тебе отвечают: нет, надо выписывать. И приходится его отправлять домой. Раньше мы дополнительно обследовали больного и выписывали в зависимости от самочувствия, а теперь давление сверху.

Существует такая шутка: специалисты подсчитали, что самый выгодный для больницы больной – это тот, который умирает в приемном отделении. Плюс ко всему, больнице ведь платят еще за исследования патологоанатома, есть план по вскрытиям, и если родственники отказываются от вскрытия, они тем самым наносят ущерб больнице. К сожалению, медицина из области искусства перешла в сферу услуг, а государство является инструментом обращения врачей в рабство и большим несчастьем для пациента. Хотя, конечно, в какой-то мере это счастье, что оно пока позволяет бесплатно обследоваться и оперироваться, потому что платная медицина тем же пенсионерам совершенно не по карману. К нам иногда поступают пациенты, которым не на что домой после операции добраться, у меня несколько раз больные просили денег на дорогу. Понятно, что трудно и не нужно после операции ехать на метро на вокзал, а потом на электричке куда-то в область, но они говорят: ничего, я уж как-нибудь потихоньку. У врачей нагрузка нереальная для выживания, такое впечатление, что нас используют как биологический материал, а зарплаты очень сильно скатились вниз на фоне ковида. Довольно высокие зарплаты платят тем, кто занят с ковидом, и мы подозреваем, что эти выплаты вычисляют из наших зарплат – иначе почему они так упали? И еще, конечно, очень много зависит от отношений с заведующим – от того, сколько он тебе поставит баллов, от которых зависит зарплата. В основном руководство присваивает эти баллы себе.

– Если вернуться к дорогим и дешевым болезням – а что будет, если в больницу по скорой везут сплошь дешевых больных – их что, не прооперируют?

– Таких предпочитают отправлять в районные больницы. А наша больница областная, считается, что мы специализируемся на высокотехнологических операциях, самые модные и дорогие – онкология, пересадка внутренних органов и кардиология. А остальных везут в районные больницы, где часто вообще ничего нет для таких вмешательств. Да и у нас тоже не очень – в последние годы закупалось оборудование в основном для высокотехнологичных операций, а если операция простая, то сестра может мне сказать: я не уверена, что найду для вас перчатки. Был у нас трагический случай, еще при прошлой администрации, года три назад, когда как раз был бум того, что дешевые операции у нас непопулярны и что мы их перенаправляем в районы. Если доктор у нас удалял аппендицит на дежурстве, его на утренней конференции отчитывали за это. А то, что пациент живет в Москве, а из-за пробок до районной больницы может и не доехать, это никого не волновало.

Не так хорошо и с поставками медицинского инструментария – санкции сильно повлияли, многие лекарства импортные из аптеки исчезли. А иногда нет ни импортных, ни отечественных, и аппаратуры тоже, поскольку наша промышленность не на высоте. Наши специалисты говорили, что им поступил отечественный инструментарий, который просто в руках развалился.

– Сейчас врачи все чаще говорят, что никогда не видели такого плохого отношения к себе, как сейчас, вы с этим согласны?

– Да. Если раньше больные считали врача человеком особых качеств, а нашу профессию престижной, то сейчас мне очень жалко тех, кто заканчивает институт. Ординаторы молодые, приходящие к нам работать, очень сильно разочаровываются, многие уходят. Средства массовой информации, которые много негативной информации выдают о врачах, сильно повлияли на пациентов, которые, только придя в больницу, сразу ждут от врачей плохого, доверие к врачу упало. Все сразу настроены на жалобы, на войну, а администрация к нам относится как к рабам: постоянные угрозы, желание унизить, постоянные разговоры о том, что мы вас уволим, увеличение нагрузки, снижение зарплаты, а не нравится – уходите. Вот я и ушла. Это было нелегким решением, мне был очень дорог наш институт. Наша больница как была больницей для бедных, так ею и осталась, я была очень привязана к нашему нищему контингенту, всегда считала, что кроме меня им помочь некому, и это меня очень сильно держало, я считала – куда же им еще, кроме как ко мне, этим несчастным. А сейчас я работаю в двух коммерческих клиниках, но у меня нет полноты тех ощущений, как в то время, когда я работала в институте, нет ощущения своей незаменимости. У некоторых моих прежних больных есть мой телефон, я их все еще консультирую, но к себе пригласить уже не могу – наши консультации им не по карману.

– А почему ваши коллеги из прежней клиники не уходят от такой каторги?

– Это очень узкая область, многие работают там с первого дня после окончания вуза. Это привычка. Они тоже называют это галерами – у нас же сделали рабочий день с 7 утра, это надо встать каждый день в полшестого, а то и раньше. Приехать и заполнить к выписке истории болезни – я до сих пор когда их вспоминаю, мне кажется, мне лезвия под ногти загоняют. Сейчас это делать раз в 200 сложнее, чем тогда, когда я институт закончила: бесконечные переписывания, переклеивания – бесконечный страх, чтобы не придралась страховая компания и администрация. Врач думает не о том, как бы ему лучше прооперировать этого больного, а о том, когда бы ему сделать эту документацию. Приходится и после работы оставаться. Я на постоянной связи с коллегами, там это продолжается.

– А сколько вы за все это получали?

– Последняя моя зарплата – доктора наук! – была 43 тысячи рублей. При работе фактически больше. чем на две ставки.

– А кто-то вообще измеряет нагрузку врача?

– Нет, врач – это незначительная единица в больнице, самое главное – это выполнение плана по определенным кодам, потому что на каждое заболевание министерство выделяет определенные деньги, и мы их должны освоить. И все это под страхом того, что нас могут закрыть и перевести в область. Врачи волнуются – а как же больные, которые живут на другом краю области, им же придется ехать сначала в Москву, а потом к нам на другой электричке с другого вокзала. Да и врачи – ведь когда врач приходит на работу и через час берет больного на операцию, это одно дело, а когда он его берет в 6 вечера – это совсем другое дело, он уже никакой. Приходилось постоянно включать дополнительный контроль. А ведь многим приходится еще по выходным подрабатывать в коммерческих клиниках – им не прожить на нашу зарплату.

– Так значит, если их заставляют работать в субботу, их лишают этого приработка. А отказаться невозможно?

– Нет. Говорят, что будет меньше баллов, то есть меньше денег. Говорят, что из-за тебя закроют отделение, и тогда всем будет негде работать – ведь в узких специальностях найти работу сложно. Мне-то нечасто приходилось работать в субботу, а некоторым молодым врачам – каждую неделю. А ведь им еще надо делать диссертации – все это ужасно отражается на науке. И, естественно, на семье – многие семьи из-за этого развалились. Но и основная работа у нас была не без проблем – я, например, уже забыла, когда у нас были пластыри, чтобы шов после операции заклеивать. Его сейчас однозначно зашивают, а для перевязок просят больных приносить пластыри с собой. Однажды был случай, когда больной пошел на меня жаловаться, что я вымогаю у него пластырь, и главврач сказал: а что, Ирина Владимировна сама, что ли, не могла пластырь купить? Иногда сестры его сами покупают. То есть врач стоит перед выбором – оказать помощь пациенту или на него потом могут подать в суд. А сколько раз приходилось ходить в аптеку, чтобы обезопасить себя на дежурстве, чтобы не попасть в ситуацию военной сортировки раненых.

– Что вы имеете в виду?

– Ты остаешься дежурить в выходной день, у тебя всего две ампулы некого препарата, а он может понадобиться другому пациенту, и у меня такие случаи бывали. Ты мечешься по разным отделениям, в реанимации, но и там его нет. Сейчас ведь и препараты выдают по определенным стандартам из аптеки. У нас однажды препараты кальция не включили в обязательный список препаратов. А у нас часто бывает, что у больных после операции падает уровень кальция крови, начинаются судороги, и тогда я ходила в аптеку и покупала эти препараты.

– И это никто не оплачивает?

– Ой, об этом смешно говорить, главное, что ты закончил дежурство и у тебя все живы. А был случай, когда я посоветовала пациентке сделать ряд манипуляций, которых у нас не делали, а в другом месте это оказалось платно. Она собрала чеки и подала на меня в суд, и мне пришлось заплатить 100 тысяч. Институт мог выиграть этот процесс, ведь я не давала письменной рекомендации, но главный врач сказал – мы не просили адвокатов сильно бороться, это же небольшие деньги. Теперь новые правила, все это вычитается из зарплат врачей. А то, что это 2,5 моих зарплаты, никого не волновало, у меня эти деньги потом целый год вычитали. Получилось, что я оплатила собственную рекомендацию – после этого будет ли у меня желание давать рекомендации? Вот такое к нам отношение. И ведь я перед этим прооперировала эту больную, оказала ей помощь.

– Неужели не осталось в этой сфере человеческих отношений?

– Нет, что вы, у нас были очень теплые отношения в коллективе между людьми и с некоторыми больными тоже, они мне до сих пор звонят, рассказывают о своей жизни. Но общий фон сильно изменился за последние лет семь. Нет большего эксплуататора, чем государство, и врач сейчас поставлен в очень сложную ситуацию, он должен работать как робот, как машина. И молодых сейчас приучают сразу работать по стандартам, широкое мышление запрещено. Будешь широко мыслить – можешь попасть в большие неприятности. Я скучаю по нашему замечательному коллективу – у нас просто чудесные врачи и медсестры. Скучаю очень по операционной. Да, я оперирую, но мало и в другом месте, это совсем не то. Операционная – это то, что привлекло в молодости: ты заходишь туда однажды, вдыхаешь этот запах и думаешь – я никогда с этим не расстанусь. Это то, что привело в хирургию, это меня и удерживало – я хотела уйти еще года три назад, когда все эти процессы начались, когда гайки стали закручиваться все сильнее. Меня останавливала операционная – это ведь уход из большой хирургии. А работа в частных клиниках – это все-таки не большая хирургия.

– Почему же начальство с такой легкостью говорит: не нравится – уходите, что, разве врачей так много?

– Набирают низкоквалифицированную молодежь. И приезжает много врачей из Азии, готовых работать за копейки, но их квалификация, как правило, оставляет желать лучшего. Вообще, чтобы вырастить хорошего хирурга, требуется много лет, чтобы вырастить операционную сестру, тоже требуется много лет. И еще труднее вырастить узкого специалиста. Вот у нас в мае ушло семь операционных сестер, на мой взгляд, это катастрофа, но администрацию ничего не пугает. Приходят какие-то новые люди, учатся в процессе. Конечно, уровень во многих лечебных учреждениях падает, это везде так, и уровень института, и научный, и лечебный, сильно понизился. Очень много докторов наук ушло. Но все боятся говорить, держатся за свои места, хватаются за соломинку.

– А где предел, сколько на людей можно давить, ущемлять их, наваливать бесплатной работы, чтобы они возмутились, ушли – как вы, например?

– Ну а куда врачу деваться, какой у него выбор. Каждый день поступают люди, требующие помощи. Вот наше отделение остановили в прошлый локдаун на месяц, а когда мы вернулись, у нас был завал больных с запущенным раком. Если мы забастуем, это все отразится на пациентах, у нас очень мало возможностей бастовать. И врачи – очень консервативная часть населения, им некогда задумываться, что справедливо, что несправедливо. Вот ты встаешь в полшестого утра, в затуманенном сознании едешь на работу к 7 и крутишься, не останавливаясь, до 9 вечера, домой приезжаешь в 10, остается только лечь спать. И это не исключение – так каждый день. Ничего невозможно – ни думать, ни искать новые места работы, тем более бастовать, какие-то права отстаивать. Вот у нас уволили всех санитарок, на их место взяли клининговую компанию, а ведь санитарки помогали ухаживать за больными, они грамотные были довольно. Они решили устроить забастовку, у нас была мысль их поддержать, но директор на утреннем совещании сказал – кто пойдет поддерживать санитарок, все будут уволены. И все сказали – ну, их все равно уволят, зачем мы пойдем?

А жаловаться некому. У нас вот закрывали совершенно прекрасное торакальное отделение, грудное, одно из сильнейших в Москве, и наши коллеги пошли жаловаться в министерство, им сказали: да-да, мы рассмотрим и передадим в соответствующие инстанции. И передали жалобу именно той администрации, на которую жаловались. Мы были очень удивлены, думали, это отделение в последнюю очередь сократят – у них были огромные очереди на госпитализацию, но его признали нерентабельным и оставили всего несколько врачей и несколько палат.

– Так что, врачи готовы терпеть рабский труд бесконечно?

– Такое впечатление, что да. Когда я уходила, мне сотрудники сказали, что будут терпеть до конца, пока существует институт. Хотя работать им там очень некомфортно. Для хирурга, чтобы он мог работать, нужен некий внутренний комфорт, но вместо него – все время состояние нервного накала и страха. А жить страхом долго невозможно.

Не лучше ситуация и в "красных зонах", где лечат пациентов с COVID-19. Более четверти врачей и почти треть медицинских сестёр, работающих там, близки к увольнению из-за усталости и перегрузок. Об этом сообщает "Коммерсантъ" со ссылкой на опрос приложения "Справочник врача" о психологическом состоянии медиков. В исследовании приняли участие 2822 человека, 90 процентов из них врачи.

– Это, безусловно, связано с особой тяжестью данной работы как физической, так и психоэмоциональной, потому что высокая смертность среди пациентов, огромные нагрузки, чувство бессилия оттого, что не могут многих спасти. При этом там нет нехватки персонала, как минимум, младшего медицинского персонала, иногда и среднего медперсонала, и врачей. Но там много пациентов и им не могут оказать должного внимания, потому что у нас изначально заниженная численность работников. И поэтому в последнее время много скандалов, которые попадают в паблик: пациенты, побывав в красной зоне, пишут, что за ними нет должного ухода, – говорит сопредседатель Межрегионального профсоюза работников здравоохранения "Действие" Андрей Коновал. – Все эти картины довольно тяжелые для психики, тем более что многие сотрудники пришли из других специальностей и направлений медицинской помощи, которые не предполагали такой контакт с большим количеством трагических исходов. Поэтому это тяжело и с моральной точки зрения. С физической, особенно при вахтовом методе, когда у людей сутками, неделями проходит жизнь в этих красных зонах, в тяжелых физических условиях, связанных с ношением средств индивидуальной защиты: костюмов, масок, – это все тоже очень тяжело.

Идет отток кадров из здравоохранения. С 2013 года количество врачей и среднего медперсонала уменьшилось: врачей – на 2 процента, среднего персонала – на 9 процентов. Хотя уже тогда был очень серьезный дефицит кадров, официально недоставало 40 тысяч врачей и 270 тысяч среднего медперсонала. Реальная потребность, я думаю, была в 2–3 раза выше. Поэтому эта картина связана с общей ситуацией здравоохранения, с ее недофинансированием. И ситуация будет еще больше обостряться. По крайней мере, если сохранится долгое время этот пандемийный режим, то есть повышенной заболеваемости, смертности, ситуация будет еще хуже. Мы так и будем стагнировать, что приведет к какому-то очень серьезному социальному взрыву как среди населения, так и среди медработников. В 2019 году у нас здравоохранение вышло на первое место среди других отраслей экономики с точки зрения социально-трудовых конфликтов, связанных с открытым противостоянием, коллективными действиями самого разно вида: и пикеты, и митинги, и коллективная подача на увольнение, и запись видеообращений, и итальянские забастовки. Тогда правительство приняло решение о необходимости введения новой отраслевой системы оплаты труда, которую вроде бы должны запустить в пилотный проект в декабре. Но что-то подсказывает, что, скорее всего, они снова его отложат – его уже откладывали в 2020 году в связи с пандемией. Сейчас уже и постановления все готовы, и проекты, но снова задерживается воплощение. Если не предпринимать усилий по кардинальному изменению системы оплаты труда, с наведением порядка в нормировании труда – прежде всего речь идет о снижении норм трудовой нагрузки, – то этот протест будет нарастать и в виде ухода из профессии, и в виде активного протеста. Боюсь, что и у населения тоже будут нарастать протестные настроения. По нашим оценкам, только на зарплаты нужно увеличить финансирование не менее чем на 1 триллион рублей в год. И если мы сейчас начнем это делать, то эффект скажется только, наверное, через год, потому что решение проблемы дефицита и качества кадров – это не вопрос месяцев и даже нескольких лет. Это результат целенаправленной политики на протяжении какого-то более длительного времени. Поэтому чем раньше мы начнем, тем лучше.

Президент "Лиги защиты врачей" Семен Гальперин говорит, что врачи шли в красные зоны для того, чтобы как-то справиться с экономическим положением, чтобы прокормить свои семьи, закрыть кредиты, ипотеки и так далее. Но многим это не удается.

– Люди устали. Никто не предполагал, что, во-первых, это будет так долго – два года уже тянется ситуация, и не видно никакого конца в этом деле. Врачи не справляются с нагрузкой, не видят адекватного отклика ни со стороны руководства, ни со стороны пациентов, – считает Гальперин. – Кроме того, в России врачей обвиняют в том, что у нас падает качество медицинской помощи, они становятся крайними во всех проблемах здравоохранения. У нас продолжаются и уголовные дела против врачей, связанные с их профессиональной деятельностью. Продолжается и так называемая оптимизация, несмотря на то что она была официально осуждена, признана нерациональной и так далее, но чиновники остаются на руководящих должностях и проводят ту же самую политику. Основная тенденция перехода здравоохранения в коммерческую сферу сохраняется, а при этом возможности населения оплачивать медицинскую помощь минимальные. Большинство людей не имеют средств для того, чтобы платить за лечение. Даже в Москве и Санкт-Петербурге только минимальное число людей способно получать медицинскую помощь за деньги. Большинству людей это совершенно невозможно. Поэтому расчет на то, что коммерческое здравоохранение как-то заменит государственную систему медицинской помощи, тоже не оправдался. Собственно, это было большинству врачей понятно изначально, но сейчас это совершенно очевидно. Набор таких острых проблем накапливается как снежный ком. И конечно, мы в результате видим ухудшение ситуации с медработниками. У нас уже официально объявлено, что растет дефицит врачей, средних медработников в стране. Люди уходят из специальности, люди ищут другую, более легкую, более выгодную и безопасную работу. Мы теряем профессию. Как в 1990-е годы мы потеряли инженеров, так сегодня мы теряем врачей.