Вопрос лекарственной безопасности. Как устроена российская фарма

В федеральной целевой программе "Развитие фармацевтической и медицинской промышленности" на 2013–2020 годы говорится, что к 2020 году доля отечественных лекарств на рынке должна составить 50%. О том, как обстоят дела в российской фармацевтической промышленности на самом деле, корреспондент Север.Реалии узнал у химика, сотрудника одной из фармацевтических компаний Михаила Бару.

В ФЦП "Развитие фармацевтической и медицинской промышленности" на период до 2020 года и дальнейшую перспективу говорится, что ее цель – "создание инновационной российской фармацевтической и медицинской промышленности мирового уровня". Поэтому производительность труда в этой области должна увеличиться в 4,5 раза, а объем производства – в 3,5 раза, должно быть создано или модернизировано 20 тысяч высокопроизводительных рабочих мест. В программе отдельно прописаны стратегия "Фарма-2020" и стратегия "Медпром-2020". Там говорится, что к 2020 году доля жизненно важных лекарственных средств, производимых в России, должна составить 90%, лекарственных средств в целом – 50%, медицинских изделий – 40%.

2020 год заканчивается, а эти показатели не достигнуты. В последние годы очень много говорилось об импортозамещении, но и сегодня подавляющее большинство активных фармацевтических субстанций (действующих веществ) производится за рубежом.

– Что же происходит с нашей фармацевтической промышленностью?

– Да, говорили об импортозамещении много, и были специальные программы, но я бы сказал, что большая их часть, в общем, ушла… не хочу сказать, что в песок, нет. Государство ассигновало какие-то деньги, они осели в чьих-то карманах, довольно больших, но пока я не могу сказать, что наша российская промышленность что-то значительное производит. В основном, насколько мне известно, наша фармацевтическая промышленность представляет собой упаковочную, потому что работает на готовом сырье, которое поставляется из-за рубежа: все знают этот китайский и индийский "зарубеж". Он ни для кого не является секретом. Ну, есть, конечно, какие-то простые, а в некоторых случаях и не очень простые и даже сложные и высокотехнологичные лекарственные средства, которые производят у нас. Есть российские фармпредприятия в Нижнем, на Алтае, в СПб, в Москве, в Уфе, в других городах, которые все это производят.

– Например?

– Есть, например, компания "Эвалар", которая производит довольно много всяких БАДов, я сам, кстати, принимаю, атероклефит для понижения холестерина, очень хорошее средство. Завод "Нижфарм" делает всякие гепарины, гепатромбины, нормально у них получается, вопросов нет. Какие-то вещи, которые не погибли еще с советских времен, анальгетики, свечи, довольно большой ассортимент простых лекарств, все это мы совершенно спокойно как делали, так и делаем, и тут ничего, чему можно было бы не доверять, нет. Какие-то витамины еще делаем. Но это все традиционное, то, что делалось еще в Советском Союзе. Что касается сложных вещей, то с ними у нас целая цепочка несчастий. Потому что чем сложнее лекарственное средство, тем сложнее его производить. Для такого производства очень много нужно всего. Чтобы была развита фармацевтическая промышленность, надо не просто покупать сырье в Китае или в Индии и здесь фасовать – а у нас, что греха таить, очень многие этим и занимаются. Если вы получаете белый порошок из Китая и здесь его фасуете в условиях, которые отвечают всем требованиям к фармацевтическому производству, вы гордо говорите, что вы производитель таких-то лекарственных средств. А на самом деле, по сути, вы просто фасовщик.

– А под словом "порошок" вы что имеете в виду?

– Если по-ученому говорить, это называется активная фармацевтическая субстанция, АФС. То есть, грубо говоря, вы получаете из Китая сырье. Я никогда не забуду, как-то давно работал на одном московском предприятии, и я там видел пустые бочки из-под анальгина, который тоже был китайский. Никто же вам не пришлет таблетки. Тут надо понимать, что от действующего вещества до таблетки довольно большая дистанция. Действующее вещество и таблетка – это разные вещи. Для того чтобы действующее вещество превратилось в таблетку, к нему добавляют разные ингредиенты, которые помогают ему усваиваться, разные наполнители. Вы же покупаете какие-то лекарства в таблетках, в инъекциях, в желатиновых капсулах, в мазях, гелях и т. д. Вот это все нужно сделать. Иногда на какие-то таблетки нужно нанести специальные риски, чтобы их можно было поделить пополам или на четыре части. Это все целая наука, и наука непростая. Причем иногда лекарства должны быть стерильные, тогда их еще и стерилизуют. И вы уже как бы производитель – производитель готовой лекарственной формы, но не производитель АФС. Есть и другие предприятия.

Вот у нас, например, предприятие полного цикла – мы синтезируем пептиды, это такие короткие белки. Белок – это последовательность, цепочка из аминокислот. Вот, например, инсулин, все знают, что это такое. Там 60 с лишним аминокислот, выстроенных в одну цепочку, и это уже называется белок. А все цепочки короче 40 аминокислот – это пептиды, и мы делаем такие короткие пептиды – 10 аминокислот, 11 аминокислот, мы их синтезируем, потом их чистим специальным образом. Все в этом АФС заранее определено – какие примеси, какое содержание целевого вещества, все строго. И у нас в России тоже правила на этот счет все имеются и определяются специальным сводом правил, которые записаны в Государственной фармакопее и целом ряде конкретных документов по каждому АФС. Если что-то выпускается, оно выпускается по правилам. Скажем осторожнее: если что-то выпускается, то оно должно выпускаться по правилам. Другое дело, что вы можете выпускать арбидол или какой-нибудь оциллококцинум, от которого ни холодно, ни жарко, но все будет по правилам, с соблюдением норм GMP (Good Manufacturing Practice), это специальный свод правил, не российский, а общемировой, у нас это называется "Надлежащая производственная практика", который определяет вообще все. Если вы производите лекарства, то вы должны записывать, как проходит каждая стадия, вы делаете это, вы делаете то, и абсолютно все документируется: какая температура была, во сколько вы начали процесс, во сколько закончили. Вы должны работать в специальных сертифицируемых помещениях, которые должны убираться по специальным правилам специально обученными людьми. Даже воздух в этих помещениях должен быть очищен специальным образом. Потому что только таким образом можно гарантировать качество, и каждый раз оно будет одно и то же. Это так называемое проектируемое качество. Это и у нас, и во всем мире так. Другое дело, что, конечно, всегда могут попадаться недобросовестные исполнители, но в идеале у нас все записывается, составляется куча всяких протоколов, документов, аналитических листов. Никакое АФС не может выйти за пределы фармпредприятия, не снабженное целым пакетом документов, в котором все расписано. Если вдруг что-то случилось, например, вашим лекарством кто-то отравился, не дай бог, к вам приходит Следственный комитет и начинает проверять абсолютно все документы, относящиеся к производству той партии АФС, из-за которой произошло ЧП. И вы вытаскиваете документы и определяете, на какой стадии что-то случилось. И найдут ту смену, того человека, который делал именно ту операцию технологического цикла, из-за которого случилось то, что случилось. С этим все очень строго, это не шутки, у нас за этим следят. Это все началось с Запада, но эта практика GMP началась не с медицины, не с фармакологии, а началась она, если мне память не изменяет, с судостроительной промышленности, с военной. Да, нужно гарантировать качество и воспроизводимость, мы должны гарантировать, что сегодня у нас получилось такое лекарство, а завтра получится точно такое же, и через год будет точно такое же, ничуть не хуже качеством. Поэтому вы контролируете не только готовый продукт, но и все стадии его производства, начиная с самого начала. Прежде всего, идет входной контроль. Вы покупаете какие-то вещества, из которых вы будете делать ваше АФС, и на них должны быть все документы. Но у вас повторный анализ, то есть вы перепроверяете еще раз сами все, что написало вам в документах предприятие-производитель. В пути что-то могло испортиться, перевозчик мог не соблюсти температурный режим, поэтому здесь все строго: входной контроль. А дальше вы уже синтезируете что-то, потом начинается очистка. Каждое вещество, которое участвует в процессе, снабжено документами. Даже уборщица, которая у вас моет пол, должна иметь не просто половую тряпку, которую она неизвестно где возьмет, а есть специально оговоренные тряпки, которые можно покупать, а другие нельзя. И пол она будет мыть только в тех перчатках, которые оговорены. И руки мыть сотрудник будет именно так, как написано в инструкции. Есть специальные чистые зоны, в которых происходят последние стадии производства лекарств, и это у нас очень строго контролируется. Поэтому предприятия полного цикла, как наше, в России довольно редки. Это очень сложно, иногда мучительно сложно. Оборудование разнообразное, сложное, безумно дорогое и, как правило, импортное. Я как-то ради интереса посчитал долю отечественного оборудования в комплексе для хроматографической очистки наших препаратов. Оказалось, что из отечественного у нас 100-литровые полиэтиленовые бочки для растворов. Отличные, кстати, бочки, вот только крышки у этих бочек итальянские. И на этом заканчивается все российское. Ну, может быть, у нас есть еще какие-то совсем простенькие вещи, всякие там штативы, совсем простые. А вся сложная техника – импортная. Чем это хорошо и чем плохо? Импортные приборы, конечно, хорошие, претензий к ним нет, но иногда они могут ломаться, и тогда вам нужно заказывать запчасти. Да и вообще запчасти и расходные материалы нужны для бесперебойной работы. Запчасти, если их вы уже оплатили, придут через три месяца, потом начнется растаможивание и так далее, это все долгий процесс. А еще нужны реактивы – бывает, что какие-то исходные реактивы мы берем отечественные, но очень немного, в основном самые дешевые реактивы поставляет Китай. Это не лекарства, это просто химические реактивы, самые простые кирпичики, но пока они пройдут таможню, входной контроль, это тоже занимает немалое время. Поэтому производство у нас очень зависимо от массы обстоятельств – от курса доллара безумно зависимо и даже от политических факторов. Например, я могу сказать, что, когда бабахнули все эти крымские события в 2014 году, уже через год и даже раньше мы на себе это очень почувствовали. Цены на запчасти поднялись в три раза. Ну, подумаешь – хамон гусеницами подавили, и черт бы с ним. Но вот запчасти, допустим, подорожали, а некоторые вещи нам вообще отказались продавать.

– А что именно продавать отказались?

– Вы знаете, доходило до смешного. Вот нам была нужна система очистки воды, американская система, не бог весть что такое, и нам ребята, которые здесь ее продают, сказали: "Да, можно, не вопрос. Только теперь надо запросить разрешение у Государственного департамента. Эта система попала в список того, что может иметь двойное назначение. Конечно, в Государственном департаменте не сволочи, и они вам дадут это разрешение… через год. Или не дадут". Вот, думаю, что за глупости: из системы очистки воды стрелять же не станешь, но… это их система очистки воды. Кому хотят, тому и продают. Это у нас, а не у них проблемы. Обидно, но ничего не поделаешь. Нужно быстро шевелиться, выкручиваться, ведь у вас производство. Поэтому все совсем не просто.

– Но это все как бы внешние причины неудач…

– Теперь вернемся к корням. У вас на этом предприятии должны работать специалисты, нельзя взять и нанять где-то в метро людей, научить их мыть руки и сказать: "Ребята, вперед". Все специалисты должны быть с высшим специальным образованием. Я про других не знаю, я знаю про химиков, из которых обычно таких людей набирают на нашу работу, и тут не просто беда, тут катастрофа страшная. Химическое образование развалено настолько, что дальше некуда. Там руины, которые уже плесенью покрываются. Я очень часто провожу собеседования, у меня и сын работает директором по развитию в одной из фирм, которые продают научное оборудование, и мы не можем нанять себе нормальных людей. Мы уже отказались от мысли, что мы найдем готовых специалистов, мы берем молодых и их обучаем. Но ведь, чтобы взять и кого-то обучить, нужно, чтобы он был способен обучаться. Вот мы и стали приглашать таких людей на собеседование. И мы сначала задавали им вопросы, какие положено, но на них почти никто не отвечал, и тогда мы стали им задавать вопросы просто из школьного курса химии. Обычно собеседование заканчивается минуты за три: мы задаем вопрос простейший, а человек, закончивший высшее химическое учебное заведение, молчит или отвечает такое… и идет сразу в коридор. С химиками ведь еще такая проблема, что, кроме головы, ему еще руки нужны. Химик – тот же пианист или скрипач, нужно, чтобы он не выронил ничего важного из рук, руки у него должны быть гибкие и умелые. Он должен этими руками эту сонату, которая называется химической реакцией, и в первый, и в третий, и в пятый раз сыграть блестяще и без запинок. Нужно работать и с большими количествами вещества, и с маленькими, иногда это бывает работа тяжелая физически, поскольку все-таки это промышленность. У нас не крупнотоннажное производство, поскольку мы производим АФС, которых не нужны тонны, их нужны килограммы, и этого хватит на всю страну. И это просто трагедия – мы не можем найти специалистов. У нас качество образования упало везде, и Московский университет только в телевизоре впереди всех рейтингов, которые мы сами себе придумали. Он, наверное, лучше других в нашей стране, но не потому, что он такой хороший, а потому, что в остальных качество образования еще хуже. Есть мой родной Менделеевский институт, теперь он Российский химико-технологический университет. Я учился в нем с 1975 года по 1980-й, и по сравнению с нынешними химико-технологическими вузами это был Гарвард и Принстон, вместе взятые. Еще раньше был Московский институт тонкой химической технологии, но его сейчас объединили с московским институтом МИРЭА, Российским технологическим университетом, ну там вообще смешали теплое с мягким, но… других нет, и поэтому выбираем из того, что имеем.

– Арбидол чуть ли не 20 лет уже делают, в начале 2000-х он уже был. Скажите, есть от него какая-то польза?

– Его очень успешно продают. Однажды мы с сыном стояли в очереди в аптеке, в Москве, женщина выбирала арбидол, они же там разные по цвету – синий, красный, я и говорю: "Он же никакой не помогает. Зачем вы берете это все?" И мне продавец сказал: "Мужчина, выйдите отсюда. Сейчас позову кого-нибудь, и вас выведут". Это было в аптеке в Москве. Поэтому народ принимает все это. Не знаю, что они при этом испытывают, конечно. Люди же пьют оциллококцинум, в котором нет ничего абсолютно, гомеопатическое средство, сладкие шарики. Они пьют и думают, что им это помогает.

– Плацебо-то никто не отменял.

– Да, и это самый безвредный случай. У арбидола есть очень большое достоинство – у него маленькая биодоступность. Ему очень трудно испортить вашу печень, он по большей части разрушается на пути к печени. Но не все лекарства такие, есть упорные, которые прямо в печень проникают.

– Есть такое понятие, как дженерики. И мы слышим от пациентов, особенно с тяжелыми, серьезными заболеваниями, например, такими как диабет: вот ты привык к определенному лекарству, оно на тебя хорошо действует. И во всем мире, если на человека хорошо действует лекарство, стараются уже его не менять. А у нас… понятно, хотят закупить лекарство подешевле, но почему сами не могут произвести качественные дженерики, где в таблетках будет равное количество действующего вещества, и оно будет нормально усваиваться, и побочек тяжелых от него не будет?

– Во-первых, в дженериках ничего плохого нет, и дженерики есть не только у нас в России, но и на Западе. Есть они в США, есть замечательная швейцарская фирма Sandoz, всемирно известная, они выпускают большое количество дженериков, и ничего плохого в этом нет. Посмотрите на какое-нибудь известное вещество по снижению холестерина, например липримар, у него миллион названий: аторвастатин, аторвастерол… Куча! Это все разные торговые названия, которые производятся разными предприятиями. Патент кончился – пожалуйста, производите, кто хочет. Или если патент не кончился, а вы купили лицензию, производите. Так же и в России, мы производим дженерики, и они бывают очень хорошего качества. Все зависит от того, какое у вас производство. Вот у нас предприятие строгое, полного цикла, и наши дженерики ничуть не хуже, чем оригинальные вещества. Здесь опасность какая? Надо, чтобы они были очень хорошо очищены. Хорошая очистка – вещь очень дорогая, безусловно, но тогда получается дженерик, который ничуть не хуже оригинала.

– Почему у нас все-таки не делается усилий, вливаний, чтобы наша фармацевтическая промышленность заработала на своей основе, а не на индийской или китайской? Почему мы сырье не можем сами производить?

– Делается что-то, конечно, но мало делается, и этому есть несколько причин. Чтобы эту промышленность развивать, нужен комплексный подход, нужно растить кадры, нужно иметь хорошее образование, а это не делается за один день. Особенно чтобы высшее образование поднять, специальное, в химических вузах – сколько лет на это понадобится? Надо целенаправленно платить большую зарплату преподавателям и набирать в вузы студентов так, чтобы был нормальный конкурс. Учиться химии очень непросто, потому что историку или филологу хорошо: пошел в архив, почитал книги, и ты уже учишься. А химику нужно учиться работать с приборами, с веществами, и это тоже деньги. И наши высшие учебные заведения должны быть оснащены соответствующим образом современной техникой, только тогда у вас получатся хорошие специалисты. Это во-первых. Во-вторых, я думаю, должны быть какие-то преференции фармацевтическим предприятиям. Я не специалист, но можно, например, упростить закупку тех же комплектующих, чтобы это было не за три месяца, а, допустим, за неделю. Кроме того, есть еще один интересный фактор. Как вы знаете, у нас в России продается очень много импортных лекарств, и импортные производители совсем не заинтересованы, чтобы мы производили вместо них. Они же здесь имеют очень хороший бизнес, и представители западных фармкомпаний не совсем белые и пушистые, а договориться с нашими чиновниками не так сложно.

– То есть вы считаете, что они им заносят, чтобы наши чиновники тормозили отечественное производство?

– Слушайте, у нас производство инсулина пробивалось очень долго, с 1990-х годов, и оно еле-еле пробилось в Институте органической химии, Лужков им помог, и они начали производить свой препарат – инсуран. Но в конечном итоге все равно все погибло, руки им выкрутили, и сейчас там нет производства. Да, может быть, инсуран был не такой замечательный, как инсулин американский или норвежский, но две огромных компании, американская и норвежская, просто все это удушили. Не своими руками, конечно, они это сделали.

– Но сейчас мы слышим жалобы инсулинозависимых людей, что их губит как раз "закон о третьем лишнем", в рамках импортозамещения дающий преференции отечественным компаниям: если на конкурс подается две отечественные заявки, то иностранный производитель оказывается не при делах, хоть его продукция может быть гораздо лучше, и именно она помогает больным.

– Тут все зависит от того, какие компании участвуют в конкурсе. С моей точки зрения, должны быть преференции отечественным производителям, если они хорошие. Если наше предприятие лучше – дайте им. Но понятно, что если иностранное лекарство лучше, а у нас качество хуже, ну, значит, лучше отдать контракт им. Но кто будет это делать?

–​И в результате врачи и больные пишут петиции: дайте нам право покупать то, что действует, что лечит без побочных эффектов, не пересаживайте нас на отечественные препараты, особенно печально это в сфере онкологии звучит. То есть довольно часто кажется, что отечественную фармацевтику решили развивать за счет здоровья больных.

– Нет, этого, конечно, не нужно. Если импортное лекарство лучше, тут вопросов даже нет. Нужно то, которое вам помогает и у которого нет побочных эффектов. На это есть экспертиза простая, здесь не нужно велосипед изобретать. Вы берете то вещество и это вещество, и независимая аналитическая лаборатория сравнивает: здесь есть такие-то примеси, здесь нет…

– А есть у нас такие независимые лаборатории?

– У нас вообще независимого ничего в жизни не бывает, но, в принципе, у нас есть сертифицированные лаборатории. Если кто-то заинтересован, он сделает этот анализ и посмотрит. Берете два вещества в белых коробочках и не говорите, где какое название, пусть проанализируют и все. Два вещества, если они одинаковые, они должны и действовать одинаково, если смотреть с точки зрения физико-технических анализов. Не бывает по-другому. Только должна быть независимая экспертиза, чтобы проверить, посмотреть, выдать паспорт, и все.

– Каковы перспективы нашей фармакологической промышленности, с вашей точки зрения?

– Вы же представляете себе, какая обстановка в стране. Вы знаете, что будет завтра? Никто не знает. Перспективы могут быть разные, все зависит от того, как будет настроена власть. Это как с развитием науки, наукоемких производств. Если они нужны стране, а они, безусловно, нужны, их нужно развивать. Но если стране нужна труба, которая будет качать нефть, значит, ничего больше не будут развивать. Трубы у нас отличные. Я видел производство, где делают трубы для нефти и газа, их делают на южнокорейских станках, на немецких, отличные просто станки и прекрасные трубы. Мы же не производим даже хорошее буровое оборудование, так что же говорить про лекарства? Это нам здесь плохо, а они себе купят лекарства за рубежом. Мы не можем даже трубопровод "Северный поток" нормально проложить (я сейчас абстрагируюсь от его нужности), у нас нет нормальных трубоукладочных судов, хотя мы хотим продавать газ, и у нас его навалом. У нас нет нормальных автомобилей. Швейных машинок у нас нормальных нет. А это гораздо более простые вещи, чем производство лекарств. Откуда у нас лекарства-то будут?

– То есть менять нужно консерваторию.

– Да, все зависит от того, как директор консерватории к проблеме отнесется, захочет развивать – можно развить, ничего особенно там нет. Это не то что построить корабль, который полетит к Марсу, что безумно сложно, и денег может не хватить. Я знаю, что одно время наше правительство говорило: переводите импортные фармпредприятия сюда, чтобы можно было развивать здесь технологии, но они этого не хотят. Это же конкуренция, не все так просто. Нам нужно строить свои производства, посылать специалистов обучаться, массу всего нужно делать. Нужно развивать приборную базу свою, чтобы не только импортное оборудование было. Развивать производство сырья. Тут целый комплекс мер, но в них нет ничего сверхъестественного, все это можно делать, почему бы нет? Только к этому надо по-настоящему стремиться, а не на словах.

– В федеральной целевой программе развития фармацевтической промышленности сказано о создании современного биотехнологического центра "Генериум". На сайте компании сказано, что она производит и разные тесты, в том числе на коронавирус, и вакцину “Спутник”, и препараты против рассеянного склероза, гемофилии, инфаркта миокарда, бронхиальной астмы и других заболеваний.

– Этот центр уже давно создан, работает вовсю, прекрасное современное предприятие, к нему вопросов нет. Но один “Генериум” не может же произвести лекарства на всю Россию. Если мы посчитаем количество фармацевтических предприятий на душу населения в Европе и Америке, мы ужаснемся, потому что у нас это все размазано, как население Якутии, по капле на квадратный километр.

– Вот еще в программе указан "Центр по разработке инновационных и импортозамещающих лекарственных препаратов "ХимРар" .

– Я знаю это предприятие, оно давно работает. Я с “ХимРар” работал даже в США, где у них есть подразделение. Но надо понимать, что "ХимРар" – это все-таки не Pfizer. На фоне наших предприятий оно довольно крупное, успешно производит и продает всякие цитостатики, лекарства для лечения онкологических заболеваний. Но опять же надо, чтобы таких предприятий было на порядок больше и чтобы они производили совершенно разные препараты, а не какой-то узкий сегмент, как это сейчас происходит.

– А что вы скажете про опытно-промышленное производство субстанций и лекарственных средств на основе моноклональных антител, необходимых для выпуска дорогостоящих импортозамещающих препаратов, про предприятие "Биокад”", которое тоже указано в федеральной программе?

– Да, такое предприятие тоже работает, оно петербургское, у него хорошее здание, хорошее оборудование. Оно разрабатывает и производит препараты для терапии онкологических, аутоиммунных и инфекционных заболеваний, разные антибиотики, цитостатики, про часть этих препаратов я знаю, что они эффективные, и выпускает их не только "Биокад". Но, опять же, таких предприятий мало, и у них точно такие же проблемы, как и у нас: кадры, оборудование. Оно импортное и безумно дорогое, поэтому государство должно помогать. А если оно не помогает – значит, получается так, как получается. Есть такая известная японская пословица: тому, кто живет в стеклянном доме, не надо бросаться камнями. А мы как раз занимаемся разбрасыванием камней. Ведь нам никаких санкций не надо. Если завтра западные страны скажут: нет, ребята, не будем мы вам продавать наши лекарства, делайте, что хотите, – так у нас вообще полнаселения вымрет, а нас и так мало осталось. То есть можно все отрубить: прекратить поставки оборудования, расходных материалов, прекратить поставки готовых лекарств – и мы здесь все умрем, потому что тогда мы не сможем производить даже то, что производим. Поэтому нам надо очень осторожную политику вести. И еще не бывает производства лекарств без оборудования – это наша ахиллесова пята, хотя на самом деле и все тело состоит из таких ахиллесовых пяток. Надо понимать, что кризис – это не то, что нам что-то одно мешает, это системный кризис в фармацевтике, это не просто насморк, это болезнь всех внутренних органов. Ведь еще при Медведеве начиналось у нас импортозамещение, и занимался этим Минпромторг, вот и хорошо бы выяснить, сколько произведено лекарств на каждый отпущенный миллиард, сколько новых центров открылось, сколько не открылось. Но я думаю, что люди, которые об этом знают, не расскажут ничего и никогда: им хочется жить, зачем им эти сложности. Другое дело, что иногда даже в таких бессмысленных местах, как "Сколково", можно найти что-то полезное: там есть аналитический центр, оборудованный по последнему слову техники, импортной, разумеется, где очень хорошо делают масс-спектрометрические анализы, которые нам нужны.

– Короче говоря, в отрасль надо вкладывать деньги?

– У вас дети болеют муковисцидозом – значит, дайте им лекарства, люди болеют онкологическими заболеваниями – дайте им лекарства, у вас туча болезней, лечение которых вы не можете обеспечить, вы вынуждены закупать лекарства. И еще устраиваете всякие пляски: это мы купим, этого мы не купим. Я считаю, что к бюджету фармацевтической промышленности должно быть такое же отношение, как к бюджету Министерства обороны. Потому что вопрос лекарственной безопасности – это вопрос государственной безопасности, такой же, как ракеты. Я не уверен, что нам нужно иметь такое большое количество ядерных ракет, но вот насчет лекарств сомнений у меня нет.